— Ты готова?
— Да.
— Если мы окажемся там порознь, никуда не ходи одна. Я найду тебя.
"Мы"?

Аментет пыталась открыть глаза, но сделать это отчего-то было очень трудно. Разом в ее мир ворвалось все то, чего не было на Полях Иалу. Ифе казалось, что она задыхается. На Полях Иалу можно было не дышать, а сейчас аментет не хватало воздуха. Она думала, что умрет. Как так может быть? Она только оказалась в мире живых и тут же умрет? Это было очень короткое путешествие.
"Я должна дышать!"
Из последних сил Ифе сделала вдох, и наконец-то открыла глаза. Легкие жгло огнем. Она закашлялась, прикрывая рот рукой и борясь со странными ощущениями, имя которым она не могла дать. На Полях Иалу аментет не чувствовала ничего, здесь же разом к ней вернулось все то, чего она прежде лишилась. И эти ощущения были не самыми приятными. Быть живой оказалось не так просто.
Ифе попыталась сесть, ощупала рукой поверхность около себя. Она сидела на земле, а в руках у нее был песок. Она вновь закашлялась, на глазах появились слезы.
— Я дышу, дышу, — пробормотала Ифе, чувствуя, как пальцы невольно сжимаются в кулак от нового приступа кашля. — Я действительно дышу! Я жива! Получилось!
Она делала вдох, один, второй. Дыхание становилось ровным, размеренным, кашель прекращался. Теперь аментет могла оглядеться, чтобы понять, где она находиться. Это было небольшое помещение, пол которого был устелен каменным плитами. На возвышении виднелся саркофаг. И только там, где сидела Ифе, была вырыта яма в песке.
"Я что, выбралась из этой ямы?" — Ифе этого не помнила, но первые секунды ее жизни не были такими приятными, как можно было предположить прежде. Она вспомнила, как только что задыхалась, и вздрогнула. Как же было трудно возвращаться! Особенно, если не понимаешь, что происходит вокруг. Такова была воля Осириса. Те души, что не дошли до его суда, но не имели грехов, становились аментет. Они лишались воспоминаний, чувств, сомнений, и были лишь слугами, которые выполняли все приказы маа-херу. Теперь же Ифе вновь начинала чувствовать всего то, чего была лишена по воле богов.
"Почему я не стала маа-херу? Почему не дошла до суда?" — Раньше, на Полях Иалу такие мысли аментет не тревожили. Теперь же у нее в голове было столько вопросов. Она огляделась. Должно быть, это был какой-то храм. Значит, находиться здесь долго было нельзя. Рано или поздно сюда нагрянут жрицы. Ифе заставила себя встать. Ноги не слушались, голова кружилась, но аментет заставила себя идти вперед.
— Надо идти, идти, — говорила себе Ифе. Наконец-то аментет поняла, что находится она не в храме, а гробнице. От этого стало не по себе. — Неужели я была закопана здесь?
Мысль была странная, пугающая. Ифе решила не оглядываться и как можно скорее убраться отсюда. Ей было не по себе. В коридорах гробницы было темно. На какое-то время это дезориентировало ее. Она испугалась, что может сама не найти выход. Коридор уходил куда-то вглубь и наверняка разветвлялся. Ифе мало что знала о гробницах, но среди маа-херу были жрецы, которые иногда пытались с ней разговаривать, не понимания, что аментет не могут составлять какого-то мнения о своих собеседниках, но информацию Ифе запоминала.
— Выход должен быть где-то недалеко. Вряд ли это гробница фараона, не такая она и большая, — спустя какое-то время Ифе увидела свет. К счастью, в коридорах никто не встретился. — Но гробница все равно не бедная. Здесь похоронен кто-то из дворца? — Продолжала рассуждать Ифе, не осознавая, что кто-то может ее услышать. Но в этот раз боги были благосклонны к ней, и вскоре аментет дошла до выхода из гробницы, который никем не охранялся. На пороге она остановилась. Солнце на мгновение ослепило ее. Солнце, настоящее солнце! Ифе почувствовала, как по щекам потекли слезы. Там, на Полях Иалу была лишь иллюзия солнца. Настоящее солнце не нужно было маа-херу. Сейчас же Ифе видела его словно впервые. Когда-то она была живой, и это солнце ей казалось чем-то обычном. Теперь же все было совсем по-другому.
Ифе пошла прочь от гробницы. Внимания на нее никто не обращал, в этой части года было не многолюдно, но все были заняты своими делами. Ифе старалась не вглядываться в их лица, чтобы не привлекать излишнего внимания. Ей нужно было просто найти Кейфла. Хотя слово "просто" казалось ей очень размытым. Не так-то и просто.
Вскоре Ифе поняла, что людей становится больше. Слышались крики продавцов, недовольные голоса покупателей. Рядом с Ифе пробегали босоногие дети. Это рынок? Она огляделась. Действительно, она оказалась на рынке. То тут, то там появлялись лавки торговцев, их становилось все больше. Аментет во все глаза смотрела на красивые ткани, что свисали из лавок.

Смерть не принесла того покоя о котором вещают священники на земле. Вики попала в школу для ангелов и демонов и ее захватил водоворот новых приключений. И вот совсем недавно ей стало известно, что в ее смерти виновен кто-то из бессмертных, ведь вспомнила, как незадолго до аварии видела соседа, который оказался мертв уже на протяжении нескольких дней. Девушка закрылась ото всех и пыталась осознать все произошедшее. Особенно ее волновал вопрос кому же она понадобилась в этой школе, раз он решился на такой жестокий поступок. Да, Уокер нравилось в школе ангелов и демонов, ведь в короткое время ей удалось завести дружеские отношения с многими ребятами и терять их не хотелось. Но при всем этом в голову настойчиво лезли мысли о том, как могла бы сложиться ее жизнь, если бы она не погибла. А главное оставалась кровоточащая рана, ведь беспокойство за родителя никуда не делось.
Для кого я всего-лишь игрушка? Кто так безжалостно влез в мою смертную жизнь? Возможно этот кто-то именно из этой школы. Ведь встречали меня Геральд и Мисселина и именно они проверяли меня. Эти мысли разрывали голову и подозрения падали на многих, даже на ту же самую мать, которую Ви, как оказалось совершенно не знала. И чтобы не сойти сума пришлось все же выйти из своей раковины и постараться постепенно разбираться в данной ситуации. Конечно же друзья не могли не заметить подавленного состояния непризнанной и приставали к ней с расспросами. Но ей не хотелось пускать кого-то к себе в душу и думать сейчас своей головой. Правда был один тот, кому уже было известно все обстоятельства дела. И это был никто иной, как Люцифер. Поверить в то, что этот демон будет сплетничать с кем-то о Вики было бы очень странным, но все же брюнетка решила поговорить с ним и попросить не распространяться об истории ее гибели. И чтобы им никто не мешал, она выбрала вечернее время и направилась в комнату сына Сатаны.
Была уже почти ночь и направляясь в спальню к Люциферу, девушка заметила, как он сам выскальзывает из своей комнаты и тихо направляется куда-то. Ей стало интересно что же задумал этот неугомонный демон и потому она тихо пошла за ним. Уокер успела не много узнать его и знала, что такой его загадочный вид не сулил ничего хорошего, а значит этот черт что-то задумал. И тут задачка сложилась в уме, ведь Ви вспомнила что на днях в школу прибыл один из представителей Цитадели и он привез с собой артефакт, который очень заинтересовал твердолобого друга. Он как-то рассказывал о том, что эта безделушка когда-то принадлежала Аду и приспешники Небес отобрали у них сильную игрушку.
Вот же неугомонный. Если тебя поймают, то выгонят и отцу уж точно ничего доказать не сможешь, а лишь еще больше разозлишь этого тирана. Вики понимала, что нелюбимый сын готов пойти на многое, дабы доказать родителю что чего-то стоит, вот только Непризнанная не готова была закрыть глаза на такое сумасбродство. Он стал ей дорог и потому именно ей придется вправить мозги этому упрямцу. А заставить себя выслушать она уж точно могла, Вики отличалась таким же непробиваемым характером и не привыкла пасовать перед трудностями. И необходимо было действовать, как можно скорее. А значит хватит играть в сыщиков, а включать психоанализ.
- Милый, не меня ли ты ищешь? Брюнетка вышла из-за колоны и решила немного привлечь к своей персоне внимание нестандартным способом. Люцифер явно не ожидал, что кто-то заметит его передвижения и конечно же не мог подумать, что Ви поймет его намерения и будет его отговаривать. А она именно этим для начала и решила заняться. Девушка подошла к другу в плотную и заглянула в эти непроницаемые глаза, показывая свою решимость идти до конца, а только потом решила выложить все карты на стол.
- Если решился на авантюру, то знай, что я тебе не позволю наделать глупостей. Еще не хватало чтобы тебя выгнали из школы из-за этого. Я буду твоей совестью и тенью и буду следовать по пятам. Непризнанная прошипела эти слова прямо на ухо демону, чтобы их никто не смог подслушать и для этого ей пришлось подойти почти вплотную к нему и встать на цыпочки. Со стороны могло показаться, что у них что-то вроде тайного свидания и парочка желает уединиться, но лучше уж так, чем подозрение о намерениях обворовать представителя Цитадели.

за амалы нет но если ты придешь все будет!!!!!!!!!!!!!

Я подняла глаза на картину, которая стояла в отведенной мне комнате. Работа с картиной получалась очень странной. Только я бралась за инструменты и начинала работать с картиной меня словно переносило в... прошлое? Осознать это было очень сложно. Но если первый раз можно было списать на то, что я переутомилась из-за всех последних событий, то потом это случилось во второй раз и в третий. Я обошла картину, словно за ней могла оказаться какая-то дверь, которая ведет в иной мир. Но там ничего не было, только стена. Да и на самой картине почти ничего разобрать нельзя было. Работа шла очень медленно, потому что едва я только начинала, как все повторялось сначала.
В третий раз я уже сама подошла к картине, чтобы удостовериться в том, что видела. Рассказывать кому-либо до этого я не решалась. Мой новый знакомый Лео итак крайне негативно отреагировал на то, что я осталась в замке еще менее знакомого мне человека. Хорошо, что Сандра согласилась взять Мили к себе в село. Ей я доверяла больше всего, и беспокоясь о сестре, решила, что так будет намного лучше. Эта затея итак казалась сомнительной, но, кажется, Винсент ему доверял. Хотя я бы с большей охотой продолжила реставрацию где-нибудь в гостинице. Замок в совокупности со странными видениями, в которых проглядывалась некая структура, казался пугающим. Хотя в самих видениях ничего страшного не было, шли они один за другим, словно раскрывая мне историю Лале хатун. И удивительно было не только то, что мне казалось, будто бы в этих ведениях я сама проживаю жизнь Лале хатун, но и то, что в последнем видении появились те, кого Лале называла своими друзьями — Аслан и Влад. И если в Аслане угадывались черты Лео, то Влад из видения был точной копией того самого Влада, в замке которого я сейчас гостила. Может быть, это его дальний родственник? Но разве они могут быть так похожи? Иди это игры моего разума, которые в видениях делают людей похожих на тех, кого я знаю в реальной жизни?
Я села на кровать, продолжая смотреть на картину. Нет, этого быть не может. В видениях я сначала увидела шехзаде Хасана, и только потом очистила картину настолько, чтобы понять, что это его портрет. Значит, дело было вовсе не в разыгравшемся воображении. Я потерла переносицу. Что же делать? Может быть, позвонить Лео и попросить его забрать меня отсюда? Зачем мне нужны эти картины? Скажу Владу и Винсенту, что отказываюсь продолжать работу. Договор договором, но теперь это приняло очень странный оборот. Надо пойти поговорить с хозяином дома, с Владом.
Я вышла из комнаты с твердым намерением отказать Владу в реставрации картин. Как только дело будет сделано, я тут же отправляюсь к Сандре в село Холодное и заберу Мили. И тогда мы сможем вернуться обратно в Америку. Каникулы уже перестали казаться такими интересными, как это было в самом начале. Я шла по коридору, чувствуя, что моя уверенность начинает таять. Отчего-то трудно было подобрать слова, чтобы вот так просто от всего отказаться. Будто бы этот замок сам давил на меня и мои решения. Почему же это так трудно?
Я вздрогнула, когда мне показалось, что из-за стены доносится какой-то шум. Замок был огромным, и удивительно как я запомнила дорогу в кабинет его хозяина. Меньше всего мне хотелось бы плутать по нему. Шум снова повторился. Я огляделась, но так и не увидела его источника, зато массивная дверь кабинета была как раз передо мной. Я постучала, чувствуя, как немеют пальцы. Почему я так боюсь этого разговора? Потому что боюсь удостовериться в том, что Влад точная копия того Влада из моих ведений про Лале? Что же это тогда может означать? Может быть, вначале попытаться разговорить его? Спросить про картины?
Я вошла в кабинет.
— Простите, Влад..., — я запнулась, понимая, что так и не знаю его фамилию. - Простите, что потревожила вас, но я хотела бы поговорить. — Я невольно остановила взгляд на Владе. Как же он похож! Те же глаза, те же черты лица. - Я хотела поговорить про картины, — я надеялась, что его заинтересует эта тема, ведь я здесь ради этого. — Мне надо кое-что узнать.

В отрядах японской Квантунской армии их называют maruta. По-немецки будет Holzklotz, – чурбаны, деревяшки. Брёвна. Не человек, не скот, – материал. По-своему ценный, – или, скорее, имеющий цену, – но в абсолюте – бесчувственный, бессловесный, взаимо-легко заменяемый материал. Непригодные для работы излишки уничтожают, особо редкие экземпляры – тщательно отбирают и берегут, но недолго, и лишь для того, чтобы, освежевав на станке, уложить под фундамент нового мира, – под ноги нового, сверх_человека.     

Такая всепоглощающая гордыня – думать, что среди них, копошащихся одинаково слепо в земной пыли, за короткую жизнь успевая с трудом наскрести вероломства и благочестия на билет в близлежащую вечность, кто-то собой представляет нечто иное, чем человечишка, – плюс-минус семьдесят килограммов плоти, костей и крови с трепещущей в них бессмертной душой. Не больше. Но и не меньше.

Дьявол – не всемогущ, не всеведущ, – иначе, пожалуй, ему очень скоро наскучило бы смотреть за обретшими волю творениями Отца. Дьяволу это, пожалуй, что и не нужно: в отличие от Него, он не строит вокруг себя неприступных железнокаменных бастионов, – он не боится. Дьявол, по сути своей, любопытен.

Он улыбается широко, благосклонно кивает, – всем и никому конкретно одновременно, – стоя по правую руку от коменданта синеглазой поджарой тенью из концентрированного мрака, окидывает внимательным взглядом колонну новоприбывших. На нём офицерская форма и лишь слегка подрихтованный облик: что-то о форме черепа, – маленькая деталь, дуновение времени.

Круглолицый и заспанный, с тонкой решёткой морщин на широком лбу, Хёсс рядом с ним – в лучшем случае невыразительный, чуть лысеющий господин средних лет, вовсе не походящий на грозного рулевого машины смерти. Впрочем, ему не положено на него походить, не сейчас: весь смысл уличного спектакля, разыгрываемого здесь день ото дня, в том, чтобы узники до последнего не догадывались о том, что их ждёт. И они не догадываются: кто-то волочет за собой чемоданы, предметы быта [один прижимает к себе небольшой перетянутый выцветшим красным шелком торшер], другие – держат за руки детей, громко шикая, чтобы те не игрались возле железной дороги, – никто не может себе представить, что его жизнь закончится здесь, в этом месте.

Вдоль длинной колонны белыми грифами кружат военные медики, – с Люцифером у них один интерес: выглядеть что-нибудь необычное, любопытное, то, что хоть ненадолго сможет занять их всепоглощающую, греховную жажду познать высший замысел, – предвосхитить, превозмочь, подчинить его своей воле. Предмет своего любопытства он примечает сразу же, – но выжидает, не нарушая правил взятой на себя незамысловатой роли, до тех пор, пока он не подойдёт, – и лишь тогда улыбается шире:
– Менгеле? Доктор Йосеф Менгеле? – В интонациях он умело мешает наигранное смятение, – будто вышестоящему офицеру трудно припомнить необходимое имя, – восторг узнавания и радушие палача, приветствующего коллегу.
– Людвиг Зифферер. Я так и знал, ваше лицо мне знакомо: мы с вами встречались на лекциях профессора Рудина. Жизнь развела меня с медициной, сведя с политикой, но я наслышан о вашей работе.

Это практически чистая правда. Дьявол не любит лгать, – как ни странно, – намного приятнее приукрашивать или недоговаривать нужное, оставляя нетронутую канву убедительного правдоподобия.

Ясные голубые глаза чуть лукаво, но улыбаются, вторя уголкам губ, демонстрируя то ли симпатию, то ли обыкновенное нетерпение: Сатане в самом деле не терпится разузнать об этом, в своём, особенном смысле, но выдающемся человеке.

Такая неомрачённая, кристаллическая гордыня.

он отдал бы девчонке той целый мир, но сразу же погибало всё, что бы он ни дарил - и он ждал, как приступа, начитавшись, что однажды в любви побеждает искренность, и над сердцем даже смерть не властна; в груди погром, и, чтобы открыть нутро, он сорвал с себя тут же маску - и тогда внутри стало скверно: взглянув в его лицо, она познала ужас сути самой смерти и казалось, как будто бы замер мир - но очнулся, осознав, что он всё-таки натворил, пряча лицо, и порицательно начнёт винить от ярости себя - и после сразу в безумии отрицать это

[indent] I have not committed sin. Синтетический свет красит взгляд в мертвенно-голубой, фиксирует отклик зрачка, вводит в него иглу. Люди вокруг открывают и закрывают рты, пробуют прожевать вторично переработанную, сублимированную пустоту, — они похожи на бледноглазых рыб с яркой цветной чешуёй, выброшенных волнами на берег бескрайнего океана, или на призраков, — в сущности, это одно и то же.
[indent] I have not been an eavesdropper. Он больше не понимает, о чём они говорят, — смотрит снаружи, через блестящую плёнку, и видит только своё отражение, — отвечает односложными фразами. Яркий свет. Белый шум. Равномерный гул крови в висках. Запах пластика, усиливающийся у запястий и мочек ушей.
[indent] На грани видимости мелькает нетронутое трауром небесно-белое платье, — говорят, до того, как всё разделилось на “до” и “после”, небеса были того же цвета, что и его глаза, но теперь они полны серебра. Ему что-то вкладывают в ладонь. Металлический холод непреднамеренно запускает цепную реакцию, дрожь заползает в рукав как испуганное животное, прячется в сгибе локтя от протянутых пальцев. I have not eaten the heart.
[indent] Это какой-то замысловатый обряд. Операция на открытом сознании. Производятся жесты, движутся изображения на экранах, механизированная ладонь перекладывает кусочки обугленной плоти в стерилизованные сосуды, байт за байтом перерабатывает записи наблюдения в программу карточного автоматона. Метроном у виска бьёт шестьдесят четыре в минуту. Стабильное состояние. Необходимо продолжить работу. I am not a man of deceit.

stray
verb [ I ]
to travel along a route that was not originally intended
or to move outside a limited area

[indent] Нет правильных слов для того, чтобы описать то, что произошло. У неё [Бриджет] всегда есть правильные слова. Может быть, где-то спрятана металлическая шкатулка, в которой она хранит их, складывая туда каждый раз, когда закрывает глаза, — где-то, куда ты никогда не смотришь. Где-то под маской. Эта трагедия показала, как важно………но мы не должны… I have slandered [no man].
[indent] Voidout. Слова рождаются и умирают, будто бы кто-то пытается замостить ими всю эту пустоту, — но у них не выходит, и пустота плещется вереницами чёрных волн там, где кипела жизнь: овдовевшие женщины, мужчины, потерявшие своих жён, осиротевшие дети. В английском языке нет слова, чтобы назвать родителя, потерявшего своего ребёнка.
[indent] Дальнейшее повышение дозировки успокоительных может вызвать коллапс. I have not polluted myself. Им не хочется начинать с начала. Он уважает чужую работу. I have wronged none, I have done no evil.
[indent] Воображаемый стержень, — стеклянная трубка, идущая через горло и вниз, — достигает предела сдавления и схлопывается внутрь себя, издавая жалобный звук, — разрывает в кровавое крошево мягкие ткани. I have not uttered lies.

stray
verb [ I ]
to move away from a place where you should be

[indent] — Простите, мне нужно… —  I have never raised my voice; уголок рта сковывает спонтанное головокружение, паралич прошивает сквозь вены и лопается, обрываясь цветными искрами, киломилями обесточенных кабелей падает под нагрузкой. Блэкаут. Паническая потребность в потере сознания. Он не понимает, что говорят вокруг, не запоминает, как вечность идёт наполовину вслепую по коридору, напарываясь на встречных людей, как на скалы, — пытается не сорваться на бег I have not acted with undue haste, — каждый удар отливается болью под кожей, случайные прикосновения расцветают кровоподтёками на плечах; взгляды, — непонимающие, не желающие понять, боящиеся понять, — бьются о спину градом пластмассовых мячиков для пинг-понга, — не могут объяснить для себя выражение, перерезавшее его лицо. В микромире спасительного невосприятия не существует того, что может сломать сына президента Стрэнд, как не существовало колумбовых кораблей в сознании индейцев. Бессмертный ублюдок с отрешенными светло-синими стёклами вместо глаз. Обломки его кораблей выбросит на песчаный Берег, — где-то, куда они никогда не посмотрят, — где-то под маской.
[indent] Он не запоминает, как бьёт по плечам ледяная вода в душевой кабине, вышивая узор из чёрных полос на тёмной рубашке, как обесцвеченным красным сползают в сливное отверстие разбавленные ей струйки крови I have not been wroth, как опускаются опухшие от слёз веки и глухой грохот падения пугает законсервированную в четырёх стенах пустоту.
[indent] Я бы поносил этого ребёнка за тебя, если бы мог. Она смеётся, — аристократично, одними крыльями носа, — как будто кто-то за ней наблюдает; он смеётся наощупь, — как будто каждый раз вспоминает, как это, — ищет глупые поводы до неё дотронуться, ищет на своём теле места, к которым не прикасались (живые) пальцы и дарит ей, ищет способы лишний раз убедить себя в том, что это (больше не причиняет боли) не сон. Его сны ужасны и налиты кровью; если бы он знал, что эта кровь — его собственная, — если бы он только знал. I have not acted with evil rage.

stray
adjective [ not gradable ]
having no home, or lost

[indent] Он не открывает глаза, но чувствует, что Амелия стоит рядом, — может воспроизвести в памяти образ сестры до каждой мельчайшей детали, до мягкого звука её шагов, до ощущения от её взгляда I have not shut my ears to the words of truth — сжимает и разжимает ладонь, сдирая кожу на кончиках пальцев о крошево чёрных камней, подтягивает колени к груди, будто пытаясь стать меньше или согреться. I have never stopped [the flow of] water.

[indent] — Я не хочу возвращаться. Я не хочу возвращаться.

I have not cursed God.

Aphrodite, hear my pain
I want to fall in love again
Not in love with a man of this world
Fall in love with life itself

Мои слёзы – солёные, чёрные, словно персидский карекурут. Они пенятся тёмной влагой понтийского моря на языке; скатываясь вниз по щекам и шее, рисуют налитые кровью жилы агатов на бледной коже.  Она тонка, податлива и покорна перед серебряным лезвием: серп у меня в руках, отнятый у Селены, мягко взрезает запястья, – вдоль от ладоней до плеч, – выпускает наружу тугие бутоны адонисов, мякоть граната и терпкий мареновый сок, пахнущий медной утварью.

Я закрываю глаза. Слышу, как у меня под ногами плещутся бледноглазые рыбы – души смертных людей, жадно лакающих теплоту моей крови, – и воды встревоженной Стикс. Она бы хотела обнять мои плечи и унести меня прочь, – баюкая мои руки холодным и гладким, как вазы из пёстрого оникса, языком, колыша складки хитона, – но ей не понять.

Никому не понять.

Я задаюсь вопросом: что чувствовал Зевс, обратившись в быка?

Я обращаюсь в открытую рану.

Я ударяю ладонью в ладонь перед дерзким Орфеем, – ещё и ещё.

Мои руки крепки и изящны, и пологи тронной залы усиливают мой смех. В моих глазах – торжество, дерзновенные отсветы чистого неба.

Мой муж, - ему всё равно, как я выгляжу. Он вторгается в моё тело, словно завоеватель: крепко сжимая запястья, рвёт и берёт меня, и уже давно не глядит мне в лицо, – оставляя внутри только холод бесплодного семени.

Режу по линиям прикосновений. Кожа моя не видела солнца с прошлой весны, но жжётся, как перегретая медь.

Меня лихорадит, и я задаюсь вопросом: что чувствовал Зевс, обратившись в быка?

Я чувствую себя на пергийском лугу, среди лилий, фиалок и анемонов, и мои пальцы тревожат кудри травы. Я завидую Одиссею, – ведь он был хитёр. Завидую Ахиллесу, – ведь он полюбил. Я ненавижу Беллерофонта и его дерзость.

Я открываю глаза и вижу склонившийся надо мной гибкий стан. Мать произносит: “Но такова наша доля”, – и пригвождает меня к земле.

С моей головы опадает царский венец.

Я узнаю эти руки, мягко сжимающие мои, по холоду, – узнаю его грудь по тому, как в ней не пылает жар от сомнений, желаний и гнева, как у других богов, и прижимаюсь к ней лбом, как к святилищу. Знаю, что Смерть не может забрать меня, но на мгновение тешу себя этой глупой фантазией.

Глупый.

Белый траурный цвет, – цвет пепла и голой кости, – цвет моей кожи, там, где чужие пальцы не зарываются в лепестки переспелой лантаны, – окутывает его – и всё, что я вижу перед собой. Мир превращается в бесконечный свет, а затем – в бесконечную темноту.

Боги не умирают. Их забывают.

Я видел, как засыпают древние боги, – становятся скалами и хребтами, цветущими реками и садами, звёздами и планетами, – в землях, куда не доплыть ни единому кораблю.

Я упиваюсь своей усталостью. Мне бы хотелось заснуть и проснуться чем-то другим, но меня никогда не забудут.

Он забирает меня с собой, – но не вниз, а наверх. Дерзость, которую нам простят.

Я наблюдаю за алыми предзакатными волнами из-под полуопущенных век. Моё тело стремительно тяжелеет и наливается болью, но отчего-то мне радостно: я расслабляю все мышцы, одну за одной, и сливаюсь с влажным песком, – тёплой грязью, из недров которой вышло живое.

Моих стоп касается разогретая влага; я поднимаю ладони к лицу и рассматриваю неровные белые шрамы в местах, где дотрагивался до них изогнутым лезвием, пока Тан говорит. Наши плечи соприкасаются, и я чувствую, как его плечо слегка вздрагивает. Ему весело – весело говорить о смертных; уголки моих губ на секунду тянутся изогнуться в ответной улыбке, но застывают в тревоге, сомнении.

– Я слышал, что на востоке недавно родился новый бог, – мой голос то шепчет, словно листва, то клокочет как ураган: мне трудно им управлять после долгой зимы.

– И что ему предстоит умереть.

Меня влечёт к себе это знание.

Я представляю себе золотые курганы костров, и на дне моих глаз занимается любопытство:

– Хочу, – осторожно, чтобы не выдать себя, отвечаю я, но, когда мы так близко, любая мельчайшая ложь терпкой кожицей винограда липнет к губам.

Я протягиваю ему ладонь, словно в танце, и в этот раз позволяю вести.

Когда солнце скрывается за горизонтом и в его кабинет прокрадываются длинные вечерние тени, Аль-Хайтам отрывает взгляд от кипы бумаг и слегка потягивается, в попытке размять давным-давно затекшую спину. Он внимательно осматривает помещение, почти такое же тихое и погруженное в раздумья, как и его хозяин и лишь убедившись, что стопка документов у него на столе осталась последней, делает глубокий вдох. Аль-Хайтам знает – завтра их вновь будет столько, что любой на его месте впал бы сперва в панику, а затем перешел на истерику, но только не он, не Аль-Хайтам. Даже несмотря на то, что у него в голове уже несколько недель зреет план побега.
Все же сидеть безвылазно в четырех стенах – это не его. Как бы сильно Аль-Хайтам не ценил свою работу и не был благодарен Малой Властительнице Кусанали за предоставленную возможность – должность верховного мудреца, пуст даже и всего лишь временно, ему просто необходимо с себя сбросить. Он предпочитает быть незаметным секретарем, одним из тех, о ком никто не подумает, пока не станет слишком поздно. Ради этого он даже выстраивал вокруг себя стены такой высоты, что им позавидовала бы даже Стена Самиэль, ради этого он стал тем самым эгоистом и прагматиком, о котором говорят «если не хотите узнать о том, как вы глупы, то лучше даже не заговаривайте с Аль-Хайтамом».
Быть секретарем гораздо удобнее и полезнее для того, кем на самом деле является Аль-Хайтам, ведь на самом деле его время еще не пришло и порой бывает даже интересно смотреть в глаза дендро архонта и пытаться прочесть в них знает ли она кто стоит перед ней в действительности и отчитывается об очередных успехах одного из Даршанов или нет… а может быть просто предпочитает закрывать не это глаза, до поры до времени. Все же прошлые мудрецы, как ни старались, не смогли искоренить в девочке ее истинную мудрость и прозорливость. Именно поэтому Аль-Ахмар четко осознает, что однажды, рано или поздно он сам может стать частью ее игры. И на этот раз, ему больше по душе стоять по одну сторону с «малышкой» Нахидой, а не быть причиной ее безвременной кончины.
Учатся не только на чужих ошибках. Самые жестокие уроки извлекают из своих.
А потому Аль-Хайтам не задерживается в кабинете дольше положенного, он и без того положил на свое обучение большую часть жизни, и не планировал поступать с работой точно также. Особенно, в тот день, когда даже в его собственном доме, он мог бы провести несколько часов в тишине, ведь когда последний раз он сверялся с расписанием и местоположением Кавеха – у того было слишком много дел и работы, чтобы в пределах их общего жилища тот появился ранее полуночи. А к этому времени Аль-Хайтам планировал погрузиться в глубокий сон, с надеждой на отсутствие сновидений.
Конечно же, планировал никогда не равно сделал, о чем знал и сам Аль-Хайтам, как знал и о том, что если Кавех задержится чуть дольше необходимого, он отправиться проверять весь его маршрут до дома, естественно, не пропуская и таверны по пути. Никогда не знаешь, где излишне активный архитектор решит остановиться, задуматься или того хуже – провести остаток вечера и ночи. От этих мыслей Аль-Хайтама привычно передернуло, но запирая двери в кабинет и мягкой походкой удаляясь от них, он постарался в очередной раз сбросить с плеч, неприятные и слишком выбивающиеся из привычного потока, мысли о том, что он с радостью бы сломал руку тому, кто в очередной раз предложит Кавеху выпить.
И почему-то чем дальше, тем чаще подобные мысли посещали голову Аль-Хайтама и оставались там на неприличное количество времени, а порой и вовсе до того момента, как в двери поворачивался ключ и она открывалась с легким, едва уловимым скрипом, а затем также притворялась и задерживаясь на несколько мгновений, пока Кавех, видимо, изучал окружающую обстановку… и лишь после этого раздавался почти неслышный повторный щелчок замка. Конечно, ровно после этого по дому разносился топот и гомон, голос Кавеха, возвещающий о его возвращении и стремящийся донести это не только до ушей Аль-Хайтама, но и до его костей, скорее всего. По крайней мере, именно такое мнение у него складывалось.
Впрочем, избавиться от голоса Кавеха в своем доме Аль-Хайтам не стремился. Как и от самого архитектора, даже угрожая чем-то подобным или в попытках взыскать с того долги за аренду жилого места, он все еще не имел ни малейшего желания на самом деле выставить его из дома. Почти не задумываясь о том, что случиться и как быть, если однажды Кавех сам решит покинуть жилище Аль-Хайтама.
Или просто старался эти мысли гнать прочь.
Вот и сейчас, выглядывая в окно своей спальни, Аль-Хайтам пытался не думать о приближении полуночи и об отсутствии дома его соседа. Он перебирал книги, пытаясь выбрать одну из них и погрузиться в чтение, но аннотации совершенно не хотели задерживаться в его разуме даже на время необходимо всего лишь для осознанного выбора, а потому схватил он первый попавшийся увесистый том и вновь скользнул взглядом по окну. И уже готов был тяжело вздохнуть, когда дверь в спальню распахнулась с треском встречаясь со стеной, отчего у Аль-Хайтама даже прошла волна мурашек вдоль позвоночника.
Как предчувствие чего туманного…
- Предупреждая поток твоих эмоциональных излияний… и судя по блеску одержимости в твоих глазах, во что ты собираешься меня втянуть, Кавех? – его голос был тих и уверенно спокоен, слегка приглушая звучание имени архитектора, еще немного и расслышать его было бы возможно лишь шепотом у самого уха.

[indent]Когда реальность стала трещать по швам, это почувствовали все, не только магически одарённые. Всё начиналось с малого, а далее по нарастающей - изменение погоды, пробуждение давно заснувших вулканов, тектонические сдвиги, цунами и землетрясения, возникающие в тех регионах, которые не были подвержены подобным явлениям. Учёные списывали происходящее на глобальное потепление, на многовековое вмешательство человека в экоструктуру Земли, добыча подземных ископаемых, загрязнение мирового океана - они находили тысячи оправданий каждому событию, пока ситуация не вышла из-под контроля. Всё чаще возникали перебои с глобальной сетью, спутники выходили из строя, возвращая цивилизацию в Средневековье. Старк заподозрила неладное слишком поздно, занятая личными и корпоративными проблемами. Когда с ней связался Брюс Беннер, они уже ничего не могли сделать, чтобы излечить их мир. Им оставалось только смириться и попытаться не дать человечеству погибнуть, пока однажды на пороге лаборатории Морган не появился Стэфен Стрэндж.

[indent]Именно он рассказал, что происходит с их миром и как можно всё исправить. Танос. Конечно, она слышала о нём. Именно он лишил Морган отца. Тони погиб, защищая Землю, чтобы у других был шанс. Нет ничего удивительного, что дочь пошла по стопам своего отца. Правда, мир больше не нуждался в Железном Человеке или Капитане Америка. Этому миру была нужна Морган Старк, единственная, кто смогла понять и переосмыслить старые записи своего отца, чтобы изменить прошлое и спасти будущее. Впрочем, Стрэндж быстро остудил её пыл - Доктор не давал никаких гарантий успеха. Как и не обещал, что ему удастся попасть в нужную точку таймлайна. Но даже малейшей искры надежды было достаточно, чтобы вновь разжечь пламя в Морган, заставить её глаза снова заблестеть в предвкушении. Она должна хотя бы попытаться. Её энтузиазм заражал, подчинял. Беннер также отложил свои дела, чтобы вложить все свои силы в новый беспрецедентный проект. Симбиоз магии и науки. Они были предельно осторожны, когда наполняли силой технологии, сознанные ещё Тони Старком. По их расчётам подобное притягивает подобное, поэтому они надеялись минимизировать погрешности при перемещении. У них получилось.

[indent]Почти. Она действительно переместилась... куда-то... когда-то. Дезориентированная и оглушённая перемещением, она не понимала, где оказалась, и всё могло закончиться не очень хорошо для Морган, но ей повезло наткнуться на доброжелательную пожилую пару, которая посчитала, что девушка попала в очень большую беду. Одна, посреди пустынного шоссе и среди леса, в минус десять по Цельсию. Миссия могла закончиться так и не начавшись. Морган не стала их переубеждать как и представляться настоящим именем, с удовольствием принимая их помощь. Кутаясь в кстати нашедшийся в багажнике плед, Старк аккуратно пыталась выяснить, куда именно и когда она попала. Информации, полученной от пожилой женщины, представившейся Марией, не хватало. Не желая показаться неблагодарной, она попросилась высадить её как можно ближе к Нью-Йорку и настояла на том, чтобы оплатить им полный бак. Деньги за помощь пожилая пара принимать наотрез отказалась. Но Морган всё равно случайно выронила сотню долларов на заднем сидении.

[indent]Новый Нью-Йорк встретил её лёгким снегопадом в середине ноября. Нахмурившись, Морган попыталась сориентироваться в поисках знакомых зданий, пока не увидела вдалеке башню Старка, которая в её мире давно стала башней Мстителей. Она хорошо знала историю, но всё ещё не понимала, как далеко назад попала. Если, конечно, она в своём мире. Погружённая в свои мысли, не заметила, как её едва не сбил с ног статный мужчина, который, впрочем, не дал ей упасть, придержав за локоть.
- Осторожнее, мисс, - бросив на неё мимолётный взгляд, он буквально растворился в толпе, а Старк лишь ошарашенно моргнула, не успев среагировать. Мысленно закатив глаза, решила сосредоточиться на более актуальных для неё проблемах. Для начала стоило бы найти хотя бы Стрэнджа, может быть он ей поможет. Не обнаружив Доктора по месту его основного пребывания в своём будущем, она решила, что с неё на сегодня хватит. Собственных сбережений хватит на пару месяцев безбедной и беззаботной жизни даже в Нью-Йорке. В крайне случае, взломает счёт Старка этого мира? времени? Это ведь не будет в полной мере воровством?

[indent]Селится в отеле, расположенном в относительной близости от ранее примеченной башни, предпочитая наблюдение нападению в лоб. Раз на неё ещё не вышли и не арестовали, значит, её перемещение не отследили. Значит, у них ещё подобных технологий, потому что в них не возникало необходимости. Вероятно, событие, ставшее триггером начала конца света, ещё не произошло. Соблазн спровоцировать встречу с Тони Старком этого мира был очень велик, даже если это не её отец на самом деле. Морган просто хотела бы его увидеть.

[indent]Но Тони она так ни разу не встретила. Зато тот хам, который врезался в неё в первый день, оказался более навязчивым. И очаровательным. Морган и сама не поняла, как согласилась на свидание с ним, ведь понимала, что ей не стоит заводить близких знакомств. А за первым свиданием следовало второе, третье, и вот она уже перевозит вещи в его квартиру. Как бы она не пыталась вразумить своё глупое влюблённое сердце - безуспешно. Она должна была прекратить эту связь, разорвать её, разбить ему сердце в конце концов. Но просто не могла. Никто не смотрел на неё, как Харви. Никто не был так нежен с ней, как он. Никто так не понимал её. Никому другому она не врала так, как ему.

[indent]А потом она проснулась в пустой постели. В пустом пентхаусе. Пейзаж за окном удручал своей серостью. А в небе летел дирижабль. И тогда Морган вспомнила причину, по которой оказалась в постели Харви. Спасти мир. Усмехается, запуская руку в волосы, оттягивая пряди до боли. И картинка перед глазами снова меняется. Она в апартаментах Спектра, в его футболке, смотрит на башню с огромной буквой "С" на верхушке. Она ошиблась, позволила себе забыться, ведь впервые её любили просто так, а не за фамилию. Но она должна это разрушить. Должна сломать его, потому что такие мужчины, как Харви, не принимают ответа "нет" без объяснений.

[indent]- Надо поговорить, Харви, - не улыбается, старается даже не смотреть на него, потому что иначе просто расплачется от несправедливости.

[indent] М а г и я.

[indent] Ошибка в коде. Черновые варианты плана Создателя, который немного недоработал ластиком. Не успел подчистить все ходы, стараясь доделать работу в срок. И после удивляясь, чего искры из пальцев смертных летят. А в голову им думается всякие греховные мысли о власти, могуществе и прочие тёмные позывы. Которые не очень доволен Творец. За которые обещает наказания жуткие. И страдания целую вечность. Пополняя адские котлы новыми жертвами. Совершенно не желая признавать свою вину в греховности людской.

[indent] Маги. Чародеи. Волшебники. Колдуну. Те смертные, которые смогли уловить нити ошибки. Подчинить себе энергию. Манипулируя ею, создавая из неё что-то. Устанавливали правила и сами же их нарушали. Они всегда были интересны для Сатаны. Зазнавшиеся, напыщенные индюки. Думающие, что знают всё и обо всём. Наивно полагающие, что способны обвести высшие силы вокруг пальца и выйти победителем из любой ситуации. На деле же, не особо вчитываясь, подписывают контракт своей кровью ради могущества. Власти. Силы. Знаний. Не думая о том, что последует после. Какая плата потребуется, когда окажутся они на самом дне. Без силы и власти, без знаний и богатства. Совсем одни. Испуганные. Обнажённые. Без трюков и козырей. Не способные связать и два слова вместе. Ползающие на коленях. И плачущие. Умоляющие дать второй шанс. Дорогу к спасению. Особенно прекрасны и сладки стали любители магии после рождения спасителя. Того, кто умер за грехи людские и позволил им попадать на Небеса.

[indent] Магия всегда забавляла Сатану. С тех самых пор, как он начал следить за человечеством. Лицезрея первый искорки, которые слетали с кончиков пальцев шаманов, друидов, мудрецов. Наблюдая за ними из темноты, скрывая свою рогатую фигуру. Иногда наставляя, направляя на путь кривой и опасный. Шепча на ушко слова нужные. Всё больше и больше склоняя к дороге из самых тёмных пороков. Желаний. Соблазнов. Сбивая с пути. Вынуждая сделать поворот не туда. Не в ту сторону. Добровольно, почти по своему велению да хотению, топать в объятия Дьявола. Думая, что способны в последний момент соскочить. Сделать разворот на 180 градусов. И побежать что есть сил. Порвать все узы, что удерживали до этого. Да сжечь контракт до пепла.

[indent] - Все говорят, что ведьм создал Сатана. Дал нечестивым грешникам силу. И как продавали они свои тела да душу ему в обмен на силу. - вдох усталый срывается с потрескавшихся губ. Зажигалка привычно щёлкает едва слышно, выпуская танцующий язычок пламени. Что пожирает со страстью сигареты конец. Позволяя никотину вновь устремится внутрь тела. - Будто бы Дьяволу только и нужно это. Девственницы, души. Какой-то Крампус получается, а не король Ада. - выдох. Затяжка. Долгая. Нужная. Создающая особый эффект. Позволяя словам впиться в самую корку сознания. Позволяя хорошо там обосноваться. Словно бобёр в хатке. Вынуждая задуматься о заблуждениях, которые долгое время служили опорой и точкой неизменной. - Но если подумать, то как рогатый мог сотворить что-то в мире этом без воли Создателя? Задумайся приятель.

[indent] Люди. Общение. Вот чего не хватает в Аду. Интересных бесед. Грешник порой бывают слишком скучны или однообразны. Ну или заняты пытками постоянными. А у демонов одна лишь программа за душой. И более ничего. - Вот почему многих тянет наружу. К смертным. С их праздниками, танцами, алкоголем и мыльными операми. Они интересны. Забавны. Чудаковаты. Как бенгальский огонёк. Яркие, но краткие. Дьявол любил общаться со смертными. За пинтой светлого или же под козырьком магазинчика. С сигаретой в зубах или же под холодным осенним дождём. Территория не важна, как и сам собеседник. Все они разные и интересные. Со своими мыслями, идеями, мечтами и грехами. Множеством грехов. Чудесных. Ярких. Сладких. - Кто-то умудряется собрать все семь за день. Я их называю бегунами. Не успевают насладится каждым из грехов по отдельности. Хотя подобные любители скорости привлекают многих лордов Ада. Вынуждая скорее подсылать гонцов, дабы предложить наиболее лучшие варианты для продолжения вечности в ином царстве.

[indent] Сатана же, пусть и прекрасно относился к подобным грешникам, прекрасно понимал настоящий деликатес. Чистые и невинные души, которые ещё не познали грех. Не испачкали белый хвостик свой при прохождении кротовой норы. Лишь кончиками пальцев трогая те возможности, которые им даёт жизнь. Проходя её не полностью, глупо следуя по основной дороге. Не сворачивая за дополнительными миссиями, не пытаясь играться с вариативностью. Невинными глазками поглядывая на все те искушения, которые предлагает им мир и его обитатели. Выгоняя из разума прочь картинки о могуществе, силе, власти. Всё то, о чём мечтает в определённый отрезок жизни любой человек. Пусть и боится признать это. - И таких, среди смертных, с каждым годом меньше. Ещё немного и можно в красную книгу заносить. Сатана чаще встречает заносчивых и высокомерных персон. Чья душа давно разорвана сотнями контрактов да обещаний. Проданная и перепроданная несколько раз. Неважно, какая цель была у этих манипуляций. Важно, что итог привёл к адским котлам. И чертям, который усмехаясь, потирают ручонки. Предвкушая наслаждение от очередной пытки.

[indent] - Всё плохое сделал Дьявол. За всё тёмное в ответе он, так говорят? - пауза возникает после. И тишина тихо в воздухе свистит. Покуда сигарета тлеет в руке. Доживая свои последние секунды. Когда затяжка последняя произойдёт и окурок столкнётся в неравном бою с поверхностью плоской. - Но, хей, Австралию создал Яхве. - ехидная улыбка потрескавшихся губ. И последняя затяжка сигареты. Дым от которой струйками поднимается вверх, растворяясь в пустующем помещении. - Задумайся приятель, не стали ли Сатана удобным козлом отпущения? И не работа ли это пропаганды господней? - последняя пища для ума собеседнику. Чьи волосы на теле уже встали дыбом и глаза несколько раз сделали внутренние кувырки. Сердца отбивало чечётку слишком быстро. И готово было выпрыгнуть из груди. Покуда разум отрицал даже возможность подобной ситуации. А нутро кричало во все возможные рупоры. И запах серы бил в нос. - Классика. Сатана любит общаться со смертными, раз за разом открывая им глаза. Заставляя взглянуть на ситуацию с другого ракурса. И встряхивая их мировоззрение. Иногда, не часто, переворачивая привычные устои. Вынуждая вере изменить да отказаться от принципов своих. - И нет места лучше, как бар. Ведь, опускаясь на дно, человек готов пересмотреть все свои взгляды. Чтобы восстать новой личностью подобно фениксу из пепла.

[indent] Дьявол щёлкается пальцами из которых крохотный огонёк появляется. Поднося его к кончику сигареты, которую он пожирает неспеша. Делая пару затяжек после, пробуя никотин. Выпуская табачный дым в мир. Сатана смотрит на ночное небо, где ещё не успели появится звёзды. Эти яркие, блестящие пуговки тёмного небесного одеяла. Которые привлекают взор смертных. Складывая их в узоры и причудливые фигуры. Подталкивая их давить им названия. Объяснения к этим странным именам. - Люди и их воображение. Удивительные вещи. Видят медведицу из звёзд. Чудаки. Для Дьявола это лишь газовые гиганты. Часть из которых он зажигал с братом. Давно. Очень и очень давно. - Будто бы в другой жизни. И вот среди темноты и звука машин, Сатана почувствовал ту самую ошибку мироздания. Чит для реальной жизни. Магию. Треском в воздухе предвещающей, что вот-вот произойдёт что-то на глазах падшего. - Шоу начинается и я в первых рядах. Прекрасно.

Все в этом мире циклично. А то, что описывают люди, как Апокалипсис, тоже движется по циклу. Болезнь. Война. Голод. Смерть. Конец Света в широком понимании не наступает для всех жителей планеты, но он так или иначе затрагивает определенные части. Для каждой цивилизации есть свой личный Апокалипсис. И он может длиться годами и столетиями, медленно выкашивая население. Естественный отбор, скажет самый циничный человек. Страшная катастрофа, скажет кто-то. Логичное завершение цикла, скажет всадник того самого Апокалипсиса, который пришел на предопределенные земли.
Он третий по счету. Его звали по-разному, но суть всегда оставалась одна. Он нес хаос и уныние. Иначе нельзя было охарактеризовать то, что ощущали люди, лишившись одной из главных составляющих для жизни – еды. И Голод, несущий опустошение в люди, лишал их не только еды. Он лишал их многого, ведь голод мог быть не только физический. Озлобленные, готовые сожрать друг друга, уставшие от войны и болезней, люди готовы были на многое ради выживания. А это именно оно и было.
XVI век. Османская Империя. Тяжелые времена для жителей государства. Война сильно сократила население, поля не сеяли, люди ослабли и уже ждали, когда все закончится. Те, кто не погиб в сражениях и не умер от болезней, еще пытались как-то жить. Получалось не у всех. В будущем это назовут естественным отбором, а пока люди называют это просто мором.
Рынок был практически пуст. Палатки и шатры, которые раньше стояли близко друг другу в огромном количестве, сейчас заметно поредели. Обветшалые прилавки уже не ломились от еды. Там, где раньше лежали горами фрукты, теперь было пусто. Мало хлеба, практически нет овощей и фруктов – погода, война и отсутствие тех, кто будет ухаживать за садами, сделали свое дело. Голод, облаченный в черную мантию, неспешно шагал между рядами. Капюшон полностью скрывал его лицо, хотя никто на всадника и не смотрел. Рядом с ним людям становилось плохо, и если окружающие считали, что это слабость от голода, то он знал истинную причину.
Женщина косо посмотрела на высокую фигуру в черном и отшатнулась, словно самого шайтана увидела. Голод усмехнулся, ничего не изменилось с его последнего дня пребывания в мире смертных. Он даже не оглянулся на упавшую женщину, лишь продолжил свой путь.
Взгляд его зацепился за молодую девушку. Голод нутром чувствовал, что с ней что-то не так, но не мог понять что именно. Он подошел ближе, будто даже принюхался, чуть подавшись вперед. Ничего, но в то же время, что-то неясное витало в воздухе. Еще шаг навстречу и протянул руку, едва коснувшись ее плеча. Теплое, как и у всех смертных, но она даже при его приближении стояла и выбирала что-то с полупустых прилавков.
- Любопытно, - еле слышно проговорил Голод, хмурясь.

Кларис уже несколько минут сосредоточено мешала столовой ложкой заварную овсяную кашу из пакетика. Бледная масса время от времени побулькивала и, казалось, застывала на глазах. Старлинг была непривередлива, когда дело касалось еды. Во время обучения в академии на еду парой совсем не хватало, поэтому ранний завтрак в виде овсянки уже казался девушке чудом.

А вот ранний подъем в пять утра назвать чудом можно было с натяжкой. Особенно если учитывать причину подъема. Звонок телефона разбудил Кларис в пол пятого. Девушка с трудом открыла глаза, вытянула руку, чтобы дотянуться до смартфона, который вибрировал на прикроватной тумбочке. На черном дисплеи высвечивались белые буквы, которые постепенно стали сливаться в фамилию: «Кроуфорд». Эта фамилия, как по волшебству, сняла со студентки всю сонливость. Глубоко вздохнув, блондинка поднесла телефон к уху. Голос у Джека был усталым, похоже мужчина не спал всю ночь. Кларисс точно не могла сказать: было это из-за работы или из-за болезни Беллы. Скорее всего из-за всего сразу. Просто потрясающе, как мужчина со всем этим справлялся одновременно.

То, о чем он попросил Кларис, все еще не укладывалось в ее голове. Она слышала о том, что Уилл, находясь в психиатрической лечебнице, общался несколько раз с Кроуфордом. Девушка также примерно знала о чем они говорили и видела, в каком состоянии ее начальник находился с тех пор. Джек сам не раз любил говорить, что самое трудное испытание — испытание гневом и отчаянием. Похоже сейчас уже немолодой мужчина как раз боролся с этим испытанием. После поимки Грэма все должно, казалось бы, проясниться и встать на свои места, но пазл все никак не складывался целиком. От того Джек метался из крайности в крайность. Он перепроверял все зацепки, сопоставлял их с действиями бывшего друга. Кларис доподлинно так и не поняла, поверил ли словам Уилла Джек, но проверку талантливого психотерапевта, Ганнибала Лектера, все же запустил. Вот только она не дала ровным счетом ничего. Грэм же в это время умудрился натравить какого-то психа на доктора. Ситуация накалялась с каждым днем, хотя  Уиллу уже были выдвинуты обвинения.

Теперь Кроуфорд позвонил ей ни свет ни заря, чтобы направить домой к Ганнибалу. Она должна была провести его диагностику. В практике девушки еще не было психиатров, тем более таких талантливых, как Лектер. Старлинг не удалось за время расследования ни разу поговорить с ним с глазу на глаз. Все ее немногочисленные наблюдения были сделаны со стороны и почти не имели ценности для расследования. Теперь ей предстояло приехать к доктору под предлогом того, что она прибыла, чтобы уговорить его снова начать сотрудничать с поведенческим отделом ФБР. Кларис сомневалась, что такая уловка сможет обмануть Ганнибала, но она могла бы дать ей немного времени для изучения.

Пока девушка прокручивала в голове последние разговоры с Джеком, от много страдательной каши пошел дымок.

— Проклятье! — выругалась Старлинг, спешно убирая ковш с кашей с плиты.

Она несколько раз поскребла дно ложкой, затем поднесла ее к носу. Овсянка сгорела и теперь пахла совершенно отвратительно. Девушка с досадой бросила ковш в раковину и залила его водой. Старлинг босяком прошлась до небольшого кухонного окна и открыла его, выпуская запах дыма на улицу. Холодный, влажный воздух Балтимора ворвался в комнату. Кларис поежилась, обнимая себя руками. Что в сущности она забыла в этом городе?

Девушка хорошо помнила тот день, когда Джек вызвал ее к себе. Тогда он упомянул, что хочет предложить ей практику. Не настоящую полевую, а скорее в качестве наблюдателя. «Вы пишите в своем заявлении, что хотели бы работать в нашем отделе, когда окончите курс обучения. Однако нам нужен п меньшей мере шестилетний стаж практической работы. Пока я могу предложить вам лишь роль наблюдателя». Кларис ухватилась за этот шанс, хотя у нее на носу были экзамены. Ее соседка по комнате ни раз говорила, что ей стоит обговорить с Джеком этот вопрос. Старлинг считала иначе. Кроуфорд ничего не был ей должен. Он подарил ей шанс, за который девушка готова была держаться обеими руками. Даже несмотря на дурную репутацию главы поведенческого отдела. О Джеке ходили слухи, что он сжигает людей, как спички, ради продвижения дела. В другой ситуации Кларис бы прислушалась, если бы эти «дела» не спасали каждый день жизни ни в чем неповинных людей. Поэтому, если нужно сгореть ради такого дела, она сгорит.

Желудок девушки предательски заурчал, напоминания, что не плохо бы было его покормить. «Перебьешься!» — подумала про себя блондинка, вставая со стула и закрывая окно. У нее было около часа на то, чтобы составить хотя бы примерный план действий. Задавать вопросы нужно было крайне аккуратно, чтобы не выдать своих намерений. «Прощупывать» талантливого психиатра было делом отнюдь не будничным, и у Кларис совершенно не было подобного опыта до этого дня. Она надеялась отвести разговор в рабочую сферу на первые пол часа. Это бы дало ей время, чтобы адаптироваться к собеседнику. Но до этого нужно было хотя бы себе ответить на вопрос: что ищет в нем Джек? Четкого ответа не находилось, и это было паршивее всего.

Старлинг прошлепала босыми ногами в маленькую серенькую спальню дешевого номера мотеля, который ей снимало ФБР на время практики. Комната была маленькой, в углах виднелась паутина, а обои с веточками лаванды пожелтели от влажности. На карнизе висели старинные вельветовые шторы, в которых местные насекомые проделали сотни дырочек. Сквозь них в комнату проникали солнечные лучи. За стеной слышались шаги постояльцев мотеля. Все вокруг постепенно просыпалось, а значит Кларис нужно было начинать собираться.

Девушка подошла к открытому чемодану, наклонилась и присела возле него на корточки. За все время, что она провела в Балтиморе, блондинка так и не удосужилась разобрать вещи и развесить их в шкаф. Оттого все ее «приличная» одежда помялась и совершенно не годилась для визита к вечно одетому с иголочки Лектеру. Кларис постаралась поймать эту мысль за хвост, а затем отшвырнуть куда подальше. Меньше всего она сейчас хотела угождать взору психиатра, хотя внешний вид теоретически мог расположить к себе любого собеседника. Любого, но ни Ганнибала. Поэтому, не мучаясь слишком долго, Старлинг выудила из чемодана простую белую блузку, мятую местами, мягкий свитер цвета неба и черные брюки. Погода еще позволяла не брать с собой куртку, но Кларис все же закинула ее с собой в машину. Волосы она убрала в высокий хвост уже за рулем. На пассажирском сидении все еще лежал собранный для практики рюкзак, котором хранились ее записи, табельное оружие и значок.

У дома Лектера Старлинг остановилась примерно в пол двенадцатого дня. Девушка очень надеялась, что в этот выходной день мужчина уже не спал. Она закинула рюкзак на плечо и вышла из машины. Идя по дорожке к дому, Старлинг отметила, насколько все вокруг было ухоженно. Вряд ли Ганнибал лично занимался растениями и лужайкой, но явно поддерживал чистоту и некую симметрию. Возле двери студентка остановилась. Она тихо выдохнула, затем подняла руку и позвонила в звонок.