— Отлично, — лениво отозвался старший брат, подпирая голову одной рукой, как смиренный ученик средних классов, внимательный ко всему, что, черт подери, ему соизволит выдавать учительница, но, на самом деле, витающих в своих неведомых облаках. — Я ж обжился, устроился, как еще мне тут должно быть? — войска выстроились, по ровной линии поля вперед двинулись полки сарказма, потому что и беглым взглядом, глядя на красивую, со вкусом подобранную в гостиной мебель, она была выбрана риэлтором в соответствии с её видением дома, а вот Джеймса мало можно было обнаружить в этих интерьерах, он все еще был как будто случайный гость, зашедший в чужую хату. — И как же такое чудо могло случиться, что наша любимая мамочка еще не в курсе, обычно её ушам все приходит раньше сводок налоговикам. Неужели мои малыши научились держать язык за зубами? — спокойное, без гримас, лицо казалось настолько расслабленным и естественным, что и не поймешь с разгону, изволит ли барин язвить или молвит думу серьезную. — Я бы и подумал так, да вот одна гостья мне сегодня нашептала: не-а, не научились. — он начал говорить только тогда, когда сестрица, нахозяйничав, заявилась обратно с предметами посуды. На кой хрен они ей понадобились, Райт понятия не имел. Поиграть в молодую копию мамули, которой жизненно необходимо было разложить пиццу по чистым, любовно вылизанным тарелочкам (иначе ж никак, Сатана явится и в Ад утащит), потому что в руках кусок не держится? Показать свою женскую хозяйственность с целью втереться в доверие недовольного брата, умаслить и подсластить? Или просто полазить по кухне, чтоб знать, что да где лежит? Кто её знает, понимать (временами последних лет особенно) сестру ему далеко не всегда удавалось. Взять хоть даже то, как ловко она потом сделала вид, что ничего странного не произошло….
[indent] Сам Райт прекрасно обошелся без тарелки, великодушно пожав плечом на прежнее желание сестры заиметь тарелок, успев подумать про себя (с какой поры я пиццу то по тарелкам ел, чтоб их забыть?) мимолетную мыслишку, а потом наклонился (надо барыне тарелку, пущай, жалко, что ли) и, подцепив кусок пиццы, к возвращению женщины уже успел отъесть от куска половину, никак не меньше. И с появлением её не прервался, разве что на те несколько фраз, что произнести необходимо было небрежно, но с пустыми щеками. Что там следует дальше в списке банальных родственных вопросов: с чего решил взять дом побольше, на какие шишы, завещание составил и тому подобное? Разговаривать не слишком хотелось, тем более, он нутром чуял, что не просто так полялякать явилась сестра, соскучившись (не слишком то она спешила все эти месяцы с ним созвониться, чтобы поболтать, не слишком торопилась увидеть), какая то цель толкнула к этому визиту, а, если так, что-то от него ей стало нужно.
[indent] И вдруг подумалось, под очередной кусок, отправленный в рот: а так ли загадочно невинна эта голубоглазая девица? В семье матушка уже охотно записала Эвелин в ряды тех, что не желают оправдывать её вложения, поставив в один ряд с старшим (хотя, если на сердце руку положить, а кто в их семье вообще её вложения сумел окупить?), но, шевеля в голове мысли, подполковник вдруг заподозрил, что был потенциально слеп как крот все это время. Ничуть не наивной, лишенной земли под ногами была эта творчески порхающая бабочка, лишь умело могла притворяться, добиваясь своего куда успешнее не тараном, как шел он, а умильными рожицами и выражением глаз безвольной овечки. Сколько раз (один вопрос) он уже сыграл под её партию дудочки, из тех, за которые не сообразил даже? Ей надо помириться с Итаном за свой косяк, и в дело идет печальная рожица Пьеро, объятого драмой, а старший, как тупенький Буратино, кидается на подмогу, не задавая лишних вопросов. Ей скучно, она хитро добивается этой поездки в Италию (сам ведь даже не собирался). Ей не так интересно среди распомаженных туристов в казино, недостаточно восхищенных взглядов одинокой женщине, их куда больше, когда дураки думают, что за эти взгляды некий дядя может и голову оторвать, и вот опять пошла вращаться в просчитанной игре рулетка, выпуская на сцену «глупенького Буратино». Мавр сделал дело, мавр может полежать в чулане, пока не понадобится снова. Пока Эвелин снова что-то не понадобится, и она не достанет его оттуда, усадив на стульчик, и почти любовно оттирая от пыли со всей своей огромной заботой, потупленным скромный взглядом и тоненькой смущенной улыбкой. А он, дурак, как полагается, снова поведется. Обычно женщины так говорливы, так эмоциональны, они не могут молчать, если их душу что-то смущает или беспокоит, их чувствам всегда нужна ясность, хотя бы обманчивая. Но Эвелин она не нужна, и он даром до сего дня гадал, почему. Но теперь понял, эта ясность перестала бы быть веревкой, которая держит братца за горло, давая дополнительный козырь над ним. Видать, момент настал, и их «принцесса», добиваясь своего, пустит в ход, если не сможет повлиять иначе.
- Итак-с, милая сестрица, кончай пудрить мне мозги, что ты мимо случайно шла, шла да и зашла проведать. Выкладывай, зачем пришла. И выкладывай без всех ваших женских фокусов, иначе разговора не выйдет, ты меня знаешь. — припечатал холодно, намекая на многократный исход попыток матушки на семейных сборах зажать сына в угол ужимками да прыжками. Он не Итан, вежливость не идет встроенной функцией.