Привилегии.
Они отличают людей друг от друга: крестьяне и дворяне, солдаты и советники, одинаково паршивые, слабые, злые, трусливые, жадные, но что дозволено одним, то никогда не получить другим. А над всеми ними — королевская лилия, однако даже среди королей не существует равенства.
Привилегии определяют твой истинный статус.
Даже будучи королём, Эдмунд чувствовал, что играть с бездной, с первородной силой зла, прикасаться к ней, пить безнравственную изначальную дикость с его рук — недоступная, неописуемо драгоценная привилегия, отличающая его от остальных. Не было на земле ни людей, ни помазанников божьих, столь же богатых, как он. Это делало его великим. Достаточно великим, чтобы, когда надо, указать демону на его место — и, когда надо, опуститься перед ним на колени.
И он старался не думать о том, что у его Бельфегора были другие люди. Любимые смертные, умевшие развлечь вечно скучающего демона гораздо лучше, чем он. Ганнибал, должно быть, был самым впечатляющим из них, раз носил его имя...
Но их нет. Никого больше здесь нет. И знак Ваал-Фегора стоит на его, Эдмунда, душе.
Хозяин над королем.
Король над богом.
— Тебе ведь поклонялись, великий.
Эдмунд, пьянея от зрелища и ощущений, неотрывно следил за лицом демона, опускаясь коленями на холодный пол. Перемены и резкость заставляли сердце вздрогнуть, и это была желанная дрожь. Заворожённый, он говорил, но слышал себя будто сквозь сон.
— Для тех, кто забыл истинного Бога, ты сам был богом, — и всё это здесь, всё это теперь моё. Могу прикоснуться, могу ощутить... — Что тебе Тира или Ситтим, когда у тебя был Карфаген? Когда люди сами бросались в огонь, славя твоё имя?
Свободной рукой король упёрся демону в бедро. Что ему, непостижимому, эти регалии — человеческие безделушки? Что ему, как не забава — и всё же как хорошо он играл свою роль. Как просто смертной душе польститься манящей гордостью темноты, чтобы потом с надеждой по крупицам собирать догадки, взгляды и мечтания.
Контракт и только контракт заставлял Фегора делать то, что он делал, и всё же упрямое сердце продолжало искать причины, приятные себе.
— Как можно их винить... — хрипло выдохнул Эдмунд, подаваясь грудью между разведенных колен. Ладонь легла к животу, ожидаемо горячему, как пламя греха, и всё сладостное, такое знакомое и желанное наполнило тело в ответ сладострастным трепетом. Сложно не пасть, когда желаешь чего-то так безнадежно, одновременно с и нежностью, и злобной ревностью, граничащей с безумием.
Рука сместилась к паху, ложась поверх стесняющего плена. Весь мир погиб и лёг вокруг их замка, свернувшись душной сетью над ними и вокруг. Столько лет, но до сих пор ближе всякого человека — демон, любовь души и сердца — не жене и даже не Богу, а ему. Это что-то, да говорит об Эдмунде, только сейчас его это заботило.
— Хочу... Я столь многого хочу, Белф, но одни желания преобладают над другими, — схватив ртом воздух, король едва повлёк свою руку в теневом плену к себе ближе, склоняя к ней голову. Пусть демон думает, что он говорит о похоти. Пусть считает его по-своему жалким, но не догадывается о влюблённой тоске и боли, что не проходит ни на одну проклятую секунду. Не думает о том, на что человек готов ради него.
— Настанет день, — горячо шептал Эдмунд, приподнимаясь ко рту Бельфегора, — Настанет час, когда ты сделаешь это. Мгновение твоего триумфа за все эти годы, что ты служил мне. — Видит Господь, силами ада слабое сердце продолжает неистово биться вопреки разрушающему, смертоносному восторгу и вожделению. Впрочем, лучше бы Господь этого не видел.
— Но в эту ночь наша связь всё ещё сильна, — пальцы поджались, сжимая материальную плоть демона, и даже одурманенным король мог без труда запустить их под туго натянутый край штанов. Улыбка промелькнула на лице, и язык коротко смочил пересохшие губы. — Ты всё ещё обязан подчиняться.
Скользнув близко к лицу Бельфегора, Эдмунд приблизился и накрыл поцелуем его плечо. Цепляясь за ткань, перстни болезненно врезались в фаланги, но это не помешало тонким августейшим пальцам сомкнуться вокруг твёрдого, как королевский скипетр, и горячего демонического члена. Эдмунд подозревал, что это адский морок — такая зверская и незамедлительная мужская сила, впрочем, это приносило только исключительное удовольствие. Пленённую языком руку он развернул, стараясь прикоснуться ладонью к картинно небритой щеке. Прикосновений всегда было недостаточно. Иногда Эдмунд задумывался, успокоится ли он в конце, когда Бельфегор наконец поглотит его душу? Очень вряд ли.
— Значит, можешь? — Хмыкнул Эдмунд, непроизвольно осклабившись. — Говоришь, можешь представить любовь, Король-на-Востоке? Тогда люби меня сегодня ночью, великий. Так, как понимаешь это ты.
Взбираясь выше, Эдмунд упёрся коленом в кресло, приподнимаясь с пола, и, вытащив руку, обнял обеими ладонями лицо демона. Прежде, чем поцеловать его, выражая всю жажду, всё накопившееся нетерпение и муки смертного, чьи капризы загнали его в одинокую, чёрную пустыню, где храмовым боем звучит лишь одно имя, которому не место на божьей земле.
[sign]
[/sign][nick]Король Эдмунд[/nick][status]one soul is stolen[/status][icon]https://i.imgur.com/9DJGNqZ.gif[/icon][lz]Раб Короны, Владыка Ничего[/lz]