[indent] Узы родства сильны как ни одна иная связь, но им надлежит быть заботливо взращенным, любовно удобренным – хотя всегда есть ощущение вины, уникальный и бессердечный хомут, подходящий к любой шее, на которую удастся накинуть. Маленьким мальчиком уехав далеко от родных мест – далеко от отца – Октавиан не простил тому разлуки так же верно, как не принял дядю вместо замены. Он слишком хорошо помнил – до мельчайших подробностей – и то, как нашел тело матери, и то, как метался, беспомощный, пытаясь сбросить с себя чужое тело, многократно превосходящее по массе, пока руки – не знающие милости – все сильнее сдавливали горло. Никому нельзя верить – главный урок малолетнего детства, ни тем, кого ненавидишь, ни тем, кого любишь. Враг может причинить вред, урон, нанести физическое повреждение, но такие раны, что никогда не зарастают, а лишь покрываются коростой и гноятся под ней, в самую душу наносят только те, дороже которых нет.
[indent] Благоденствие изуродованной души Октавиан бережно ценил и всячески пестовал, уберегая её от мирской суеты. Он держал её за семьюдесятью печатями в гробнице, достойной величайшего царя всех царей, подобно южанам, которые выстраивали своим правителям высокие каменные усыпальни посреди пустыни. Первое время дядя не слишком тяготился особенностями молчаливого воспитанника, считая, что юность рано или поздно возьмет свое, а былые потрясения унесет время, и жестоко ошибался. Молодость – в каком то смысле – свое, разумеется, взяла, но Октавиан мало  к чему демонстрировал привязанность или пристрастность, а от того, к чему они лишь начинали просыпаться, избавлялся без всяких колебаний раз и навсегда. Мертвых можно любить – мертвые всегда хранят верность данным обетам.
[indent] Он подоспел к Храму Весты с небольшим опозданием, когда Гай – точно утомленный дорогой паломник – уже поднимался к входу, босой и совершенно безобидный на первый взгляд. Бросив взгляд на сопровождение, по приказу – не иначе – почтительно застывшее у подножия лестницы, всадник ловко спрыгнул вниз, приземлившись мягко, по-кошачьи. В отличие от брата с того момента как они прибыли в столицы, Октавиан практически нигде не появлялся без доспеха, словно солдат на службе, но никакие советы  и наставления не могли заставить его обнажить до бесполезной ткани тело там, где в каждой тени юноша готов был найти врага.
[indent] Он не ждал от судьбы милости и в столицу прибыл – по письму императора – ощетинившимся зверем, готовым к нападению.  Отец умирал, но его лицо не вызывало никаких чувств, кроме злости, и потому юноша без малейших колебаний остался немного в стороне, позволив Гаю прощаться за них обоих и за них обоих получить императорский перстень. Теперь отец был мертв – но не пришло ни чувства безопасности, ни гармонии. Октавиан прекрасно понимал, какая пропасть распростерлась перед ними и не терял ни единого мгновения, укрепляя свои позиции. А позиции брата зависели от его, он был по своему – без ехидства или злорадства – убежден в этом, найдя нишу, что счел удобной и заняв её.
[indent] Сама Ливия – удивительно ли – его практически не заботила, она была всего лишь старой шлюхой, оказавшейся без покровителя. Но её дети – они занимали в рассуждениях много места, как дети Императора, пусть и вне брака. С ними в её руках всё еще оставалась сила.
[indent] Он легко взбежал по ступеням наверх, вступая с небольшим отставанием от брата в прохладные чертоги святой обители поклонения Весте. Весталки – её служительницы – девственные жрицы высоко почитались в империи, их слово имело вес, вплоть до права помилования приговоренного императором. Остановившись, он задумчиво скрестил руки на груди, наблюдая из устойчивой позы с широко расставленными ногами за происходящем перед взором и загадочная улыбка блуждала по тонким губам. Не будучи так же мягок чертами и очертаниями, как Гай, юноша не мог назваться при том и изящным, ибо его рост, не уступающий прославленным в жутких рассказах берсеркам северных варваров, возносил над многими и придавал массивности. В доспехе же – укрывающим жилистую фактуру корпуса – он казался еще более неуклюжим и грозным.
[indent] Ливия заметила его, прижимаясь к хранительнице очага – её искусному воплощению пред алтарем – и побледнела еще больше. Октавиан в ответ улыбнулся еще шире, но не пошевелился. Ему интересно посмотреть – Гай обладал с детства даром любую мелочь обставить с поистине театральной патетикой и страстными речами добавить красок, тогда как за себя юноша прекрасно знал другое. Он убьет её так же легко, как переломит стебель цветка. Либо он может пытать её, долго и жестоко. Но устроить из приговора представление?
[indent] Это талант императора.

Отредактировано Ethan Wright (27 Май 2022 23:45:13)

[indent] Брат ошибался. Октавиану действительно было совершенно всё равно, сколько еще жертв должно быть принесено в угоду кровавому богу отмщения. Он мог убивать всех – одного за другом, пока Эриты не превратится в залитую смрадно пахнущей багровой влагой пустыню. Не испытывая ни жалости, ни сострадания, имея атрофированную, изуродованную способность к эмпатии, он с совершенно спокойным видом смотрел на происходящую перед ним картину, и в душе не шевелилось ни единого оттенка чувства сострадания к немолодой женщине, оказавшейся по воле собственной глупости в самом щекотливом положении. Он легко мог – прикажи император по прихоти потешить в толпе жадность взоров до отвратительных зрелищ – самолично выволочь её за волосы по гладкому полу храма и, стащив по ступеням, приказать вздернуть за ноги  к ближайшей балке, чтобы отточенным до невыносимой остроты кинжалом освежевать еще живую, сняв с неё методично и педантично всю кожу, последним лишив лица.   Он многое мог – и почти всё из этого ужаснуло бы их культурного дядю, а мать – узри она свершение – убило бы второй раз ужасом зрелища и мысли, что творит её сын. И ни на что из того, что он мог, Октавиан не испытывал никаких чувств. Иногда ему даже хотелось найти нечто такое, что вызвало в груди дуновение любой эмоции – без разницы какой, лишь ощутить хотя бы отголосок того, что доступно даже любому из рабов.
[indent] Но они находились в храме Весты – хранительницы семейного огня – одной из самых главных и почитаемых богинь империи, и появление жрицы серьезно осложнило положение. Октавиан был умеренно набожен, он не усматривал в каждом чихе волю богов, но при этом верил в их наличие за пределами зримого человеку и старался проявлять уважение к ним в тех чертогах, что отведены их идолам и алтарям, а потому и к служителям их. Весталки – непорочные девы – вызывали в нем особое уважение избранным путем в служении и перед ними он испытывал нечто, похожее на робкий трепет восхищения, а потому – взглянув на перепуганную девицу, чьи глаза собирались покинуть орбиты от не помещающегося в них страха – он задумчиво поджал губы. Месть слепила Гая, он ничего не видел, кроме Ливии и своих застарелых обид, а перстень императора слишком быстро напоил его сердце непомерной отвагой.
- Мой император! – низкий, чуть хриплый голос юноши мгновенно наполнил зал и прокатился по нему подобно рокоту прибоя. В несколько шагов достигнув брата, Октавиан, кротоко – для показного почтения – немного согнув шею в поклоне, встал вплотную у плеча Гая и зашептал – холодные как капли дождя слова падали ровно, почти не меняя тональности.
-  В храме богини не стоит испытывать судьбу, брат мой.  Наши позиции не так сильны, чтобы вызывать гнев народа пролитой в святом доме самой Весты кровью и я уверен, что союзники Ливии – и наши враги – нам такой промашки не спустят. Ты знаешь, я не боюсь  - я умру за тебя. Но разве для того мы столько ждали триумфа, чтобы сломать ножку треноги, едва на нее сев? Но я хочу тебе предложить нечто более интересное! – голос стал еще ниже, в нем послышались насмешливые и одновременно жестокие ноты, а в глазах Октавиана сверкнул недобрый огонек. – Ты могуч актерским даром. Разыграй представление. Убеди старую шлюху и молодую жрицу, что император милостив и прощает её. Пусть отправится в свой дом, к своим детям и слугам. Пусть наденет золото и пьет вино, насмехаясь над тем, как легко обвела слезами молодого императора и его брата. Позволь ей думать, что судьба снисходительна. И в миг, когда она решит, что спаслась, мы нагрянем к ней на виллу… - огонек в глазах, в упор взглянувших в глаза брата, разгорелся до размера бушующего пожара, а улыбка на миг напомнила оскал, - и сполна наполним кубок отмщения, заставив её смотреть, как медленной поступью через всех, кто близок ей, на её глазах смерть приближается.  – Он снова поклонился, отступая, и спешный шепот сменился нарочно достаточно громким голосом, чтобы его могли услышать сторонние, прислушавшись. – Веста благосклонна была бы к тебе, о, цезарь, почти ты даром прощения память нашего отца, которому эта женщина родила детей и скрашивала его холодные дни.  – Вкрадчивый, отчасти раболепный голос юноши едва подходил его виду, но Ливия – совершенно не знавшая тонкости натур тех, кого отвергла и презрела, - слишком очевидно заинтересовалась услышанным краем уха, в её глазах затеплилась надежда. А в глазах жрицы, оттеснив страх, засветилось пестуемое службой одобрение. Она тоже услышала и сделала выводы, что брат молил императора о милосердии именем Весты.

Отредактировано Ethan Wright (27 Май 2022 23:45:28)

[indent] В сущности – Октавиан не держал зла, если погрузиться в происходящие в его сознании – и духе! – скрытые от смертных взоров процессы, ибо злость есть эмоция великого движения чувств. Разве зверь зол, когда гонит добычу или вонзает в её сочную плоть острые клыки? Разве отдает он процессу колебания души, смятение разума? Гай сохранил в себе бесценный – с определенного угла взора – дар кипеть страстями, раскидывающими его настроение из чана с кипящим козьим молоком в чан с студеной родниковой водицей, и для него мысль о отмщении Ливии – должно быть! – сочилась отравленным вином по нутру, разъедая хрупкие стенка желудка болью воспоминаний, требующей немедленно принять настой воздаяния для успокоения спазмов. Но Октавиан давно утратил чувствительность – она атрофировалась, травмы – нанесенные Ливией и по её воле – зарубцевались неаккуратно, сформировав сетку бугристых, лишенных нервных окончаний шрамов на месте сердца – или души, в зависимости от убеждений, куда именно помешали боги то, что человека делало Человеком.
[indent] Философ-стоик – один из их учителей в изгнании – молвил как-то удрученно, что боги, слепив прекрасный внешне образец, в него забыли вдохнуть сущность. В золотом отсвете жаровень ястребиной желтизной горели из-под насупленных бровей холодные глаза – в них злости не было и гнева, одна лишь бездна равнодушия. Любовь к брату – глядя в них, рождалась мысль, - была ли в этом молодом командире любовью, воспеваемой людьми, или же не более жалкой пародии, названной громким словом, когда под ней лежало нечто, схожее с привычкой. Как ловчий ястреб – вольный улететь – привык, что с человеком ему жизнь сытна, так – быть могло! – Октавиан привык, что в жизни полагается любить хотя бы одного сородича.
[indent] Гай был своеволен – временами сверх меры, но открыто ни разу на людях брат не возразил ему, не дал скромного повода посчитать, что меж ними возможно – коли постараться – вбить клин раздора. Эмоции не затемняли острого прагматичного ума, он судил без их тлетворного влияния и понимал, что псы должны бояться – тогда сидеть изволят тихо, головы не поднимая, и потому безропотно готовился принять на себя – не доверив брату тяжкой ноши – участь воплощенного страха для всех, кто голову – забывшись! – поднять осмелится.
[indent] Стоя на полкорпуса позади разглагольствующего - однако, с нотами волнения, - артистично брата в уверенной стойке ожидающего легионера – широко расставив длинные крепкие ноги всадника и скрестив руки на груди – Октавиан хранил мрачное молчание. Ни тени улыбки не родилось на его лице в лад милосердным обещаниям. Ни капли тепла не отразилось в погруженных в тень надбровных дуг глазах, не моргая созерцавших сцену. Оно и ни к чему – Ливия знала, что её пасынок сызмальства лишен мимической активности.
[indent] Покорный слуга Марса, он – однако! – признавал священное величие Весты и с суеверным пиететом относился к её жрицам, а потому задержался – направляемый внезапным порывом – когда Гай направил свои стопы к выходу. Ливия, увлеченно благодарившая богиню за милость второго шанса, скорее почувствовала его пристальный взгляд, чем увидела, - и обернулась, приподнявшись от каменных плит пола.
[indent] Поймав ее вопрошающий ответный взор – вновь наполнившийся страхом, - мужчина подошел, сократив меж ними расстояние, и присел подле неё на корточки, по-прежнему храня гнетущее молчание. Рассматривал её – некогда красивое, хоть и порочное насквозь, - лицо вблизи бесстрастно.
- Молись усердно, Ливия, - хрипловатый его голос звучал холоднее зимней вьюги высоко в горах. – Воздавай Богине за дар её – авансом дар, ведь ты его не заслужила. Молись, чтоб – кров её покинув – не узреть всех, кто любил тебя, пищей карпам, что в фонтанах вечно ожидают угощенья. – Правая рука его длинными – заметно искривленными многими зажившими переломами - пальцами вдруг прикоснулась к щеке женщины похожим на ласковое поглаживание жестом, но от него внутри заледенело все у той. Ливия инстинктивно отшатнулась.
[indent] Жестоко усмехнувшись, военачальник встал во весь немалый рост и – не взглянув более ни на весталку, ни на лиц богини, - покинул храм, спустившись к его подножию как раз к моменту, позволившему уловить последние распоряжения Гая. И они ему не понравились. Впрочем – не ему одному. Среди легионеров пошел тихий ропот, а их непосредственный командир – по совместительству друг высокородных братьев – посмотрел на Октавиана так, что тот без труда прочел в его взгляде немой вопрос – неужто правда гневить приказано Богиню?
[indent] Узкие губы сложились в твердую тонкую линию – недобрый знак. Серо-голубые глаза полыхнули заревом не запаленных еще пожаров. Люди, стоящие вокруг – последовавшие за ними преданно, - были простыми солдатами, верующими в богов Империи как положено честному и славному гражданину, и в их взорах он читал смятение – и раболепный ужас! – перед развилкой, последовать ли приказу вопреки тому, что их шептали души. Октавиан не готовился быть императором, с малолетства ему предрекали армейскую карьеру, и с тем – так много времени проводя среди солдат – он понимал их лучше.
[indent] Подумав недолго, военачальник кивнул – в лице его появилось на мгновение нечто, подобное обреченности. Но прежде чем центурион развернулся для подтверждения приказа, его перехватили за локоть.
- Не желаю обрекать людей на гнев Богини – у них семьи. – Коротко, лающими нотами сухо заявил брат императора.  – Я сам исполню.
[indent] Прежде чем Гай мог заинтересоваться отложенным приказом, Октавиан развернулся и быстро взбежал по ступеням храма. Застыл перед высоким сводом входа на секунду – одним богам известно, молился ли Весте за грядущее святотатство простить очерствевшую душу или проклинал чужую волю, не внемлющую советам до конца. А после рысцой исчез в чертогах земного святилища, поглощенный темнотой.
[indent] Некоторое время ничего не происходило – легионеры, затаив дыхание и мысли, смотрели наверх. Потом раздался крик – истошный, полный животного ужаса женский вопль, от которого в жилах стыла кровь.
[indent] Весталка обернулась на звук гулких шагов первая, но не успела понять, что происходит – гость вдруг повернул с прямой к ближайшей из жаровень, уперся прикрытым доспехом плечом в горячий пузатый бок и надавил всей массой тела. Тренога – утратив равновесие – рухнула, рассыпая горящие угли по полу. За ней последовала вторая…. Весталка, истошно закричав, кинулась помешать.
[indent] Несмотря на то, что храм был выстроен из мрамора, многие работы внутри были выполнены из дерева, и оно – сухое, пропитанное парами масел, - быстро занялось. К тому моменту, когда рухнула третья жаровня – и главный зал начал наполняться дымом, тянущимся к потолочным нишам, - а весталка, вооруженная лишь гневом, достигла кощунствующего, медленно занялись первые элементы.
[indent] Ливия, наконец, опомнилась. Вскочив, она в панике заметалась возле алтаря – разум должен был гнать её к выходу, но страх лишал рассудка. На пути к спасению находился Октавиан, и ей мнилось, что подле идола богини безопаснее.
[indent] Маленькие кулачки под крики ярости градом обрушились на него. От первых ударов увернулся, последующие предотвратил нанесенным наотмашь небрежным ударом тыльной стороной ладони по миловидному лицу, и в том хватило силы, чтобы маленькая жрица отлетела на пол. Ударившись, она вдруг обмякла – словно смирившись – и разрыдалась.
- Проклят будь, злодей бездушный!
- Я уже проклят.

Отредактировано Ethan Wright (27 Май 2022 23:45:44)

[indent] Огонь уверенно занимался над деревянными элементами храма, погружая нутро исполина в дым, треск и пламя. Рослая фигура Октавиана появилась в клубах дыма, рвущегося в проем – едва тот открылся, - брат императора скрывал лицо за плотно прижатой к коже тканью плаща, спасая себя от удушья. Глаза его слезились – едкий дым потревожил слизистую, - но хмурые брови не позволяли счесть слезы признаком сентиментальности. Всяк – много времени проводивший с ним – знал, насколько упомянутое качество чуждо природе молодого военачальника.
[indent] Заблокировав двери снаружи последним обрушенным треножником жаровни, молодой человек отступил – пятясь – на несколько ступеней нетвердым шагом. Его слух был обращен к приглушенным мученическим воплям женщин внутри, но скоро стало ясно – выбраться у тех нет надежды. Предрекали ли сновидения Ливии будущее, где тот, в ком она самолично укоренила неприязнь к женщинам, стал свидетелем её финальной агонии жизни?
[indent] Любовница почившего императора в лучшие дни была красива, но полна неприятной, сладострастной похотливостью. Её манеры были таковы, что откровенное обольщение проявлялось в них в присутствии любого представителя мужского пола – не имело сути, седого сенатора или восьмилетнего мальчика. Октавиан – глубоко травмированный недавней смертью матери – с отвращением воспринимал прикосновения холеных наглых пальцев, трогавших его точно оценкой жертвенного агнца. Ливии нравилось когда её желали. Жажда эта превосходила все разумные пределы, и если допустить – вообразив лучшее! – попытку завоевать симпатии императорских сыновей, то применяла она слишком гнусные методы.
[indent] Ненависть к ней давно перестала быть эмоций – она въелась в тело, проникла под кожу и стала частью его существа. Слушая вопли – тонущие в рыке пожара – он чувствовал взволнованное биение сердца и чего-то ждал. Освобождения?
[indent] Крики стихли. Но внутри него всё осталось неизменным – не подступило и возбуждения от мысленного созерцания чужих мук, настолько глубоко отвратна была ему покойница. Октавиан в великой досаде развернулся и начал торопливый спуск.
[indent] Он ожидал – со смертью Ливии оплетающая душу тоска исчезнет. Жаждал лично видеть её уход в мир теней, чтобы не оставить сознанию ни одного шанса усомниться. Но когда сей благословенный миг наступил, в нем, - как и раньше - существовала только пустота, в которой тонуло нутро. Пустота затягивала его и поглощала в себя любые чувства, возникающие помимо кровожадного равнодушия. То, что сотворила любовница отца, не покинуло вместилища. Слишком поздно.
[indent] Центурион – держа под уздцы лошадь командира, - смиренно дожидался внизу, тревожный внутренним трепетом перед созерцанием поднявшегося над крышей храма сизого дыма. Он ничего не сказал, уступая покрытому сажей и копотью Октавиану поводья, когда тот приблизился и вскочил в седло.  На немой вопрос – в холодном взгляде серо-голубых глаз отраженный куском льда – ответил кратко, куда удалился Император.
[indent] Военачальник отрывисто кивнул, собирая поводья. Он сразу понял замысел, послуживший мотивом отвести светлый лик Гая подальше от скорого пепелища, и возрадовался, что брат не стал перчить. Октавиану было все равно – он по единому слову вырезал бы и всю столицу, но кем тогда править?
[indent] Пришпорив шенкелем рослого горячего гнедого, юноша направил его вслед ускакавшему отряду, центурион держался на полкорпуса позади и изредка отставал на два. С норовистым конем Октавиана тяжело было тягаться его лошаденке – бурой помеси из рабочей и верховой.
[indent] Издали завидев ожидающего императора – застывшего как изваяние в лучах солнца наверху – он хлестнул жеребца по крупу и на всем скаку преодолел склон, взлетев галопом на холм. Осадив круто – выходом в свечу – коня, коротко и отрывисто бросил, адресуя только брату.
- Она мертва.

Отредактировано Ethan Wright (28 Июн 2022 16:05:55)