- Черные уместнее моему горю, мой император, - скромно ответила женщина, снова чуть согнув колени и склоняя голову перед взглядом правителя. Вдаваться в подробности Юлия не стала, понимая, что в столице давно знают её положение, иначе зачем бы её вызывать. Но тем самым, сказанным, невзначай шел намёк, напоминание Цезарю, что не всякая вдова спешит в омут новых браков. Она понимала, что такова участь, но совсем не хотела торопиться; в глубине души она робко надеялась, что удастся выбрать жениха, которого возжелает сердце, а не бесстрастный расчет. Антонина она любила все же больше как отца, чем как любовника, и пылкая страстность, унаследованная от предков из Арконики, дремала, но сквозь сон отравляла нескромными мечтами. Впрочем, достаточно было, проходя к ложу императора, посмотреть на гостей, всех этих знатных и богатых мужей Эриты, чтобы надежды начали таять, как масло под солнцем. Как возжелать их, толстых, обрюзгших; как полюбить их, пьющих, жрущих, блестя вином и жиром с похотливых уст? В Арконике не было такого количества мужчин, безнадежно отдавших себя порокам, и Юлии было противно думать, что её могут выдать за одного из них.
Но она лишь улыбнулась, с удивительной кротостью, и деликатно ответила на разрешение звать императора по имени:
- Благодарю, о, Цезарь, но, право, я не посмею марать имя Великого своими устами, - Юлия не знала, насколько великим надлежит считать Гая Септимия Максиана, потому что мало слышала о его деяниях; те же, что доходили до её ушей, чаще были настолько ужасны, что не хотелось им верить. Одна сплетня о том, как расправились её дяди с фавориткой их отца после его смерти чего стоила. Кошмарнее не придумать рассказа, чтоб и взрослого гражданина перед сном запугать. Хотя, надо признать, в тех жутких историях Гаю отводилась всё же менее мерзкая роль, главным чудовищем рассказчики выделяли его брата.
Но, невольно подняв взгляд на Октавиана, который буквально вырос перед ней, как скала, обнаженная отливом, женщина не могла отыскать в его лице чего-то столь отвратительного, подобно образу из тех историй. Обычный мужчина, уже не юноша, но еще не умудренный годами муж, достаточно привлекательный правильными чертами лица, если бы не выражение, которое невозможно было точно описать, но именно оно то и пугало Юлию всякий раз, как она сталкивалась с консулом взглядом. Да еще глаза: диковинного цвета, они были красивы, но постоянно наполнены жестокостью. Наверно, подумала она, это оттого, что он в каждом видит врага. Гай… нет, не могу сказать, что Гай красивее, но его лицо мне приятнее, на него хочется смотреть. Оно не… не пугает, к тому же император умеет улыбаться, а что может быть приятнее, чем приветливость?
Она не сразу поняла, что произошло, поэтому с толикой удивления посмотрела на кубок, что оказался в её руках взамен. Поднесла к лицу, но, прежде чем глотнуть, все равно принюхалась, смешно сморщив нос; вода? – изумилась Юлия, но поддержала тост еще с большей охотой, так как муж предлагал ей всегда лишь сок и молоко, вино, если появлялось в её чаше, было так сильно разбавлено, что женщине боязно стало опьянеть с полного кубка, который ей подали. И обидеть Цезаря было боязно, поэтому она не сдержала благодарного взгляда, адресованного Октавиану, и только благодаря этому успела поймать брошенный фрукт, не уронив посуды из рук.
- Примите, мой Цезарь, этот прелестный фрукт, - протянула она апельсин Гаю, - пусть он освежит своим нектаром в жаркий день. – Внезапно сзади раздался какой-то странный, пугающий на бессознательном урлвне звук, и Юлия, не договорив мысль, обернулась. То, что она увидела, сначала не уложилось в голове, как нечто немыслимое; потом огнем ошпарила изнутри все тело паника, потому что вспомнилось, кому подали кубок. Как же так, я же ничего не сделала! – протестующе взвизгнула душа. И подоспела мысль, что, возможно, вино в том кувшине, предназначенное императору.
Парализованная страхом, она судорожно дернулась, словно раздираемая желанием подбежать к консулу, подхватить его, помочь, даже понимая, что против яда мало помощи от неё, и жгущим сердце ужасом, вынуждающим оборачиваться к Гаю, желая убедиться, что Цезарь не пострадал, что она не останется тут стоять одна, посреди двух венценосных трупов; одна, совсем одна, на растерзание невидимых врагов. И брата нет в столице, как назло!
Слезы, крупные как редкие бриллианты, навернулись на ресницы, Юлия, заламывая руки, упала на колени на ступени, чувствуя, что грудь сдавила неведомая сила, не давая сделать вдох. Она судорожно открыла рот, чтобы дышать, но едва проталкивала воздух рваными глотками, ощущая, как дрожит всё тело. Еще мгновение, и с трясущихся губ сорвался бы поминальный вопль горя, а из глаз хлынули слезы, застилая обзор, но то, что произошло следом, превратило женщину в камень лучше взгляда мифический Горгоны: покойник восстал, сед и улыбнулся. Он даже что-то сказал, но Юлия, без того от пережитых в последние месяцы потрясений находившаяся на пределе душевных сил, не разобрала ни слова. Она отчаянно пыталась удержать себя от падения без чувств, голова отяжелела и кружилась, а в глазах вращались темные спирали. Часто хлопая ресницами, она смахнула поступившие слезы, а потом, одной рукой опираясь о пол, второй прикрыла глаза, заставляя разум совладать с нахлынувшей слабостью.
Если бы не бессилие, сковавшее тело, она очень хотела чем-нибудь тяжелым ударить консула; подобными шутками слишком жестоко забавляться. Но, вместе с тем, разливалось по груди приятное осознание, что это всего лишь шутка.
[nick]Julia Publicola[/nick][icon]https://i7.imageban.ru/out/2022/04/06/219f15b5c8176ca4f841dd3617ec884b.jpg[/icon][lz]<div class="lz"><div class="lzname"><a href="ссылка_на_анкету">Юлия Публикола</a></div>вдова 27 лет от роду, мать двоих сыновей, племянница императора</div>[/lz]