Стрелка часов медленно двигалась с севера, плавно миновав восток, а затем юго-восток и остановившись почти у самого южного полюса. Характерное тиканье гармонично вплеталось прозрачной, неосязаемой нитью в материю атмосферы, наполнявшей кабинет. Помимо, собственно, воздуха в ее молекулы вкраплялась тихая музыка, источником которой была миниатюрная Bluetooth-колонка, расположенная на письменно-компьютерном столе. Индийская флейта и тибетские чаши создавали своеобразный акустический купол, о края которого ударялись и отражались вибрации других звуков, захватывая в свое пространство даже случайно оказавшиеся в пределах слышимости шумы. Так, сквозь этот купол отчетливо была слышна Флит-стрит. Она неустанно гудела, точно была живым организмом, текла и менялась в течение дня, как если бы была рекой. И хотя кабинет был обустроен так, чтобы ничто не мешало происходящему в его стенах, порой в его застывшее спокойствие врывались демоны внешнего мира — например, в форме гомона, просочившегося с улицы в щель приоткрытого окна.
В таких случаях обычно было достаточно плотно закрыть оконную створку и тем самым перекрыть кислород всему мешающему сосредоточиться на процессе. Атмосфера — не менее важный инструмент психотерапевта, чем его опыт и знание соответствующих запросу клиента методик, даже чем его собственная личность. С определенной долей перфекционизма я стремился создать в своем кабинете такой пространственно-временной континуум, который бы наилучшим образом способствовал терапии. Пожалуй, мне это удалось в некоторой степени, но все же оставалось что-то, не позволяющее назвать его совершенным. Было ли это что-то материальное или представляло собой обыкновенную проекцию моего внутреннего состояния — я мог бы сказать наверняка, покопавшись немного в самом себе. Но дело в том, что моя первостепенная задача — копаться во внутренних мирах моих пациентов, помогая им из вселенского хаоса собрать по частям что-то, хотя бы отдаленно напоминающее упорядоченный космос. Для себя остается совсем немного времени и, честно говоря, я предпочитаю проводить его, как самый обыкновенный человек — если бы я круглосуточно был психологом, то вскоре бы оказался пациентом психиатра.
Время традиционного английского чаепития давно истекло, и это означало, что меньше, чем через пятнадцать минут, дверь, которую я сверлил задумчивым взглядом, откроется, впуская последнего на сегодня клиента… вернее, клиентку. С ее появлением в моей практике четверг стал особенным днем недели. Поначалу мне казалось, что она из той породы пациентов, которым надоело заниматься руминацией в одиночку и они решили найти себе для этого компаньона — что ж, порой психотерапевт становится деятельным свидетелем бурной внутренней жизни других людей, в действительности не желающих эту самую жизнь хоть сколько-нибудь изменить. Они готовы платить только за то, чтобы их слушали и время от времени выдавали мало-мальскую обратную связь, желательно в духе «как же я вас понимаю» и «бедные мы, бедные».
Но чем больше я узнавал ее, тем становилось понятнее, что она относится к другой категории клиентов. Вообще заниматься классификацией людей бывает увлекательно — это сродни коллекционированию, скажем, бабочек — они все разные, уникальные, но в то же время принадлежат тому или иному таксону, то есть могут быть сгруппированы. Миссис Кэррингтон переходила у меня из одной группы в другую — я никак не мог определиться с ее местом в своей «коллекции». Ее запросы достаточно типичны, по крайней мере обширно представлены в практике и многократно пережеваны популярными изданиями, а в последнее время ими пестрит виртуальная среда — ютуберы, инстаграмеры и тиктокеры наперебой учат, как нужно жить и быть счастливыми. Мне остается лишь театрально и в то же время совершенно искренне закатывать глаза, видя все это мракобесие, прикрытое славным именем психологии. К счастью, моя пациентка не вошла в категорию всезнающих и всепонимающих, нахватавшихся великолепных знаний у интернетных гуру. С такими тоже время от времени приходится иметь дело, но они быстро разочаровываются, узнав, что настоящая психотерапия — это, вообще-то, больно, долго и снова больно. Иногда, конечно, случаются эпизоды просветления, но это своего рода ментальная хирургия. Без наркоза.
Миссис Кэррингтон не была похожа и на ту, кто пришел за диагнозом — ярлыком, который многие сами наклеивают себе на лоб и с болезненной гордостью демонстрируют окружающим. В общем, она представляла для меня определенную загадку, мне все казалось, что она что-то недоговаривает на сеансах, хотя мы и достигли некоторого успеха в тех запросах, с которыми она ко мне обращалась.
Еще больший интерес представляло мое собственное отношение к ней. Однажды во время очередной сессии я поймал себя на мысли, что Диана — очень привлекательная женщина, а ее психологические проблемы даже как будто подчеркивают эту привлекательность, во всяком случае придают особого очарования. Если бы она избавилась от них полностью, возможно, притягательность ее бы поблекла. В то же время мне действительно хотелось ей помочь скинуть ненужный багаж убеждений, который она повсюду таскала с собой, как чемодан без ручки — и нести тяжело, и выбросить жалко. И все чаще мне хотелось сделать это иначе, чем следует в психологической работе. Мне хотелось показать ей, как она красива и привлекательна, как если бы наши отношения не были ограничены жесткими, бескомпромиссными рамками этического кодекса. Но каждый раз я одергивал самого себя — если хочешь быть хорошим доктором, держи свои подсознательные влечения при себе. И я продолжал работать, как ни в чем ни бывало, скрывая обнаруженные чувства даже от своего супервизора — а уж ему, по-хорошему, следовало доложить об этом в первую очередь. Я знал, что так нужно сделать. Но не сделал этого.
– Добрый вечер, Диана, - тем же ровно-доброжелательным тоном, что и всегда, я приветствовал ее и, пока она устраивалась напротив, выключил музыку. Медитативный фон разом рухнул, оставляя после себя еще звенящую эхом тибетских чаш тишину.
Не успел я задать обыкновенный вопрос, с которого начинался почти всякий терапевтический диалог — Как вы себя ощущаете сегодня? - как с порога получил весьма неожиданную просьбу, которая вызвала мимику внимательного удивления на моем лице.
– Вас не было целый месяц, - я словно проигнорировал ее фразу об увеличении дозировки, но на самом деле вопросы, которые я намеревался задать, так или иначе были связаны с попыткой понять причины этой внезапной просьбы, – У вас что-то случилось? Может быть, произошло что-то, о чем вам бы хотелось рассказать?
Профессиональное чутье и обыкновенный здравый смысл подсказывали, что избегание сеансов и просьба выписать более высокую дозу антидепрессанта являются связанными событиями. Между ними было что-то, объясняющее и то, и другое.
