[indent] Куинн следует за святым отцом, словно в трансе, едва ли отдавая себе отчёт во всём происходящем. Быть может, это вовсе и не щемящая душу реальность, может, это сон?.. Может, кошмары в его голове приобрели такую причудливую форму. Может, Правь ласково приняла его в свои объятия. Может, это миражи Хельхейма застилают глаза…
[indent] …и он, гедонист до мозга костей, никогда не находивший удовольствия в боли, вдруг едва слышно стонет от того, как невыносимая мука, скрутившая душу, подхлёстывает возбуждение. Сладкая пытка, и несть ей конца.
[indent] Томас чувствует привычную мягкость постели под собой, и горячие губы Дарси, и больше ничего в целом мире он чувствовать ни хочет – ни сейчас, ни после. Вся остальная жизнь, весь последний её год, полный невыразимой тоски и глубинной апатии, кажется не больше, чем дурным сном, от которого он пробудился лишь сейчас.
[indent] А может, наоборот – это сейчас ему снится дурной сон, лишь бередящий раны, и он проснётся под утро с тяжёлой головой, совсем хмельной от боли, и выть начнёт на предрассветную луну?
[indent] Голова кружится. Потолок качается перед глазами, и золотые узоры на нём расплываются, чтобы собраться вновь, но уже иными. Куинн запускает пальцы в густые волосы Дарси, и его прошибает, словно током, осознанием: это не сон; это всё взаправду.
[indent] И от этого, Томас сам понять не может, лучше становится или хуже. Облегчение пополам с тревожным ожиданием – где-то там, глубоко под пьяным возбуждением, глубоко под его тихим стоном, глубоко под движениями данного господом богом тела, сильного и гибкого.
[indent] — Красивый?.. — Куинн ловит взгляд отца Томаса своим и улыбается приоткрытыми губами.
[indent] Это Томас Дарси красив – той красотой, которую назвать можно… чистой, христианской, аристократичной. Такой непохожий на самого Куинна – кожа светлая, глаза светлые, губы пластичные, прямой нос без намёка на горбинку и улыбка ясная, как летнее утро.
[indent] Таким сыном мой отец бы гордился. Но у него лишь я.
[indent] Такой родной, такой нужный сердцу и душе, и одновременно с тем такой бесконечно далёкий, что злоба берёт и волком выть хочется. Проклятые запреты, обеты, клятвы какие-то…
[indent] Больно.
[indent] Глаза закрыть, откинуться на подушки, отдаться рукам и воле святого отца – Томасу сейчас много и не нужно, он и без старта опасно близок к финалу. Каждое прикосновение Дарси ощущается невероятно остро, срывая с губ вздохи – шумные, мелодичные, не скованные моралью и приличиями.
[indent] Что может быть естественнее наслаждений и любви?
[indent] Всхлип прорезает загустевший воздух и Куинн возвращается в кошмар, пробуждаясь от сказочной реальности.
[indent] Томас сжал длинные пальцы в волосах священника, резко дёрнул, вынуждая поднять голову, и сам сел так же резко, стремительно.
[indent] — И ты пришёл уничтожить меня окончательно? — свистящим шёпотом выдохнул Куинн, а в глазах его зелёных разгорелось гневное пламя из глубин преисподней. — Пришёл сделать мне ещё хуже, ещё больнее, заставить меня в очередной раз пожалеть о самом факте моего существования? — он оттолкнул от себя отца Томаса, вновь чувствуя незнакомую, пугающую и одновременно манящую готовность ударить другого человека. — Очистить через страдания и муки, приблизить к если не к раю, то к петле?
[indent] Куинн легко скользнул с постели, как-то мгновенно оказываясь посреди комнаты, чтобы подхватить халат, облачиться в него, скрывая грешную, грязную наготу. В следующую секунду он оказался возле окна, распахивая его настежь, впуская в комнату сырой холодный воздух.
[indent] Стремительный, быстрый, гневный. Страдающий от боли, и от любви страдающий. Потерянный, метущийся, готовый на колени встать и молиться и чёрту, и богу, и Томасу Дарси.
[indent] — В таком случае тебе не стоило возвращаться, Том, мне и так достаточно больно, — закурить бы, да руки дрожат так, что не удержать сигареты, не попасть пальцем по кресалу, высекая язычок огня из зажигалки. — Год прошёл, а я даже не начал забывать тебя, а теперь и вовсе не забуду. Этого ты хотел? — Куинн развернулся лицом к нему, руки на груди скрестил. Гневный от боли и больной от гнева. — Ты мог бы и не возвращаться за прощанием… и за прощением, — пальцы сжал, тонкую ткань халата комкая. Говорит медленно, слога на языке перекатывая. — Разве бог твой милостивый тебя за боль мою простить не может? Помолись, святой отец. Глядишь, и этот грех себе отмолишь…
[indent] Томас криво усмехнулся. Не хотел думать, что на самом деле Дарси думает о нём, но всё равно думал. Слабостью своим считает, грехом, а самого его – в распутстве погрязшим грешником, о чьей душе только молиться денно и нощно? Морок, наваждение, соблазн, бесовщина – средоточие всего, от чего падре отречься был должен, когда сан принимал.
[indent] Форма вульгарная, содержание пошлое. И глаза подводит как баба.
[indent] Стыд и позор, позор и бесчестье – фрик, педик, овца заблудшая, урод, безбожник, содомит, гревоходник… как ещё ты называл меня, папа?
[indent] Сердце болью рвануло. Куинн зажмурился, отгоняя мысли – даже, кажется, застонал тихо от боли, душу наизнанку выворачивающей, рукой в подоконник упёрся. Головой мотнул, длинные растрепавшиеся волосы с лица откидывая и, будто сломавшись, будто решившись, на колени перед Дарси кинулся, как фаворит опальный перед государем своим, руки его в свои взял, в глаза глядя неотрывно, слёзы непрошенные смаргивая.
[indent] — Уходи, падре, слышишь? Уходи и не возвращайся никогда больше, не терзай меня, не мучай, дай забыться, дай успокоиться… лучше сразу руку отрубить, чем вот так в тисках отдавливать её, — улыбнулся снова, словно пьяный, на дне зрачков огонь надежды зажигая. — Или оставайся. Навсегда со мной оставайся, глаза закрывай и ничего не бойся, я сам всё сделаю. Да только назад пути уже не будет. Не позволю… — склонил голову, целуя руки Дарси, губами едва ли чувствуя своих слёз солёную влагу. — Никогда даже оглянуться тебе потом не позволю, чтоб пожалеть о сделанном…