[indent] Вдруг загудел сигнал, и отец Томас резко подпрыгнул в кресле автобуса. Обернувшись с явной неловкостью на лице, он выдохнул и стиснул губы, а потом мрачно уставился в окно.
[indent] Значит, задремал всё-таки. Понадобилось несколько минут активно тереть ладони, чтобы унять зябкую дрожь после бессонной тряски в дороге от самого Дорсета. Потуже закутавшись в пальто и шерстяной шарф, Дарси горячо выдохнул на холодные пальцы, впрочем, это мало ему помогло. Свои перчатки он забыл в монастыре в Лулворте, причём понял это только когда автобус уже проехал Борнмут. Пусть старые монахи порадуются: это — меньшее, что он мог оставить им за все их труды.
[indent] Как только раздался звонок от Форда, Том совершенно потерял голову. Удивительно, что отче оставил только перчатки, впрочем, этот факт ещё предстоит проверить. По словам Форда, улицы Клэпхэма снова стали безопасны для неосторожного священника, а это означало, что почти годовое добровольное изгнание в провинциальный коровник подошло к концу. Одиннадцать месяцев и двадцать восемь дней в компании шестерых старых монахов, если быть точным. Если бы не Форд, интерес дилеров Саутэнда к слабым местам местного набожного босса мог бы закончится крайне печально — шрам под ключицей за это время успел успокоиться и перестал напоминать о себе. Смуглый толстяк достал священника из-под ножа, но след был всё ещё слишком горячим. Убежать и спрятаться было единственным правильным решением на тот момент. Правда, это не делало его менее тяжелым.
[indent] Автобус со вздохом остановился на Виктория Коуч. Его пассажиры вперевалку стали пробираться к выходу, уставшие, с затёкшими ногами, забывая прикрывать рукой зевающие рты. Отец Томас неловко спрыгнул со ступени и осмотрелся, с удовольствием вдыхая тяжёлый, горьковато-вкусный запах мегаполиса. Махнув на прощание случайным попутчикам, с которыми случилось перекинуться парой слов, священник пересёк дорогу и, особо не разбираясь, взял первый попавшийся кофе на вынос и остановился, чтобы покурить в разрешенном для этого месте.
[indent] Куинн курит эти сигареты. Гнусный, но одновременно приятный вкус был единственной адекватной компанией среди пастбищ и старых развалин — запах ощущений, запах уколов на кончиках пальцев, от него стало просто невозможно отказаться. Дарси не скрывал от себя, что сейчас просто стоит и тянет время. Хорош он будет, заявившись на Харвист роуд после внезапного исчезновения год назад. Почти год — одиннадцать месяцев и двадцать восемь дней, если быть точным. Может, Том уже нашёл кого-нибудь? С чего бы ему ждать столько времени какого-то упрямого католического священника, который не озаботился даже коротким сообщением. И не важно, что успело произойти между ними — Дарси говорил себе, что не важно. Разве он не сам считал всё это дьявольским промыслом, наивной игрой, разрушительным ядом шаткого благочестия, которое священник так старательно строил? Сложно.
[indent] А ещё он чувствовал себя гадливо и чудовищно одиноко. Вытащив языком последнюю застрявшую каплю кофе в пластиковом отверстии крышки, отец Томас выкинул стаканчик в урну и достал вторую сигарету. Тянул время, да, но ещё стоило себе признаться кое в чём другом: распробовав близость, он больше не сможет вернуться к своей старой жизни. Изоляция в зелёных холмах Дорсета показала ему это во всей красе. Что бы он ни говорил, кудрявый золотой мальчик не выходил у него из головы, каждый божий день проходил в тревоге за его сохранность, не нашли ли его, не влип ли он сам в какие-нибудь неприятности. Один звонок, одно сообщение уже подвергли бы его ненужному риску. Дарси бросил Куинна ради его же безопасности. И что теперь? Оправдания мало что стоят, когда ты являешь свою ненадёжность.
[indent] Поправив ремень сумки на плече, отец Томас неспешно вдавил окурок в пепельницу и отвернулся, хмурым взглядом выискивая любой транспорт, который подкинет его до дома. Только до какого дома? Он так и не ответил себе, имеет ли право возвращаться. Серый от постоянного недосыпа, похудевший на монастырской еде и работе, без привычного белого ошейника он был больше похож на мрачный рождественский Дух Будущего. Том имел полное право не пустить его на порог, и отец Томас не стал бы упрекать его.
[indent] ...Какой же он самовлюблённый дурак! Стоит тут, обдумывает не свои решения, даже не позволив парню поучаствовать в его собственном споре. Быстро попросив благословения у бога, священник ускорил шаг, заметив подходящий автобус в сторону севера. Ребячество — бояться ответственности. В конце концов, пока автобус едет, можно мысленно прочитать часть инвитатория, это точно вернёт рассудок на место.
[indent] Так думал отец Томас. Только вот когда он стоял перед дверным звонком, сердце всё так же тяжело ворочалось в груди, а пальцы были холодными как лёд. Подняв руку, он вздохнул — и опустил её.
[indent] Потом собрал всё мужество и быстро зажал отозвавшуюся кнопку.
[indent] — Привет.
[indent] В двери, распахнувшейся спустя вечность, стоял всклокоченный здоровяк, судя по всему только что выбравшийся из постели. Его совершенно не заботило показаться в дверном проёме в одних трусах и в халате, но именно от этого осознания — и зрелища — стало как-то сразу легче.
[indent] — Могу я... войти?
[indent] И только когда дверь закрылась за спиной, Дарси метнулся вперёд и крепко прижал свою добычу к себе. Сумка грохнулась на пол, и тепло горячего тела обожгло холодную кожу.
[indent] — Слава Богу, с тобой всё в порядке, — устало выдохнул священник, но всё ещё не нашел в себе силы отпустить.

Отредактировано Thomas Darcy (27 Ноя 2020 15:29:12)

You swallow me whole,
With just a mumbled hello,
And it breaks my heart to love you

[indent] Шаг вперед, ещё один — теснить его назад, прочь от двери. Два с половиной резких выпада вслепую, потому что даже после всех этих дней Дарси легко ориентируется в этом доме. А перед глазами всё то же застывшее лицо: оскорблённый, гордый зверь, замерший перед ударом. Это было совершенно новым зрелищем: видеть такое от его Тома раньше не приходилось, он всегда был таким, таким... Другим.
[indent] Судорожно выдыхая под терзающими, слишком горячими губами, Томас снова — впервые после стольких дней — ощутил, почему он безнадёжно сдался своему дьяволу.
[indent] Куинн, слепленный из похоти. Куинн, выбравший ласку вперёд ненависти.
[indent] Знает ли он, как легко и безнадёжно способен обезоружить своего святого отца?
[indent] Страсть прошибает болью уставшее, вымотанное тело, на каждое прикосновение — спазм, но, видит Бог, Дарси отдаст последние силы, если Куинн простит его. Не простит, — бьётся в голове, когда ладони прикасаются к горячей, напряжённой груди. Знаю, не простит, — поцелуй под челюсть, пока холодные, длинные пальцы смыкаются над основанием члена. Дурак жмётся к уличному пальто, которое так сложно снять, когда руки не хотят отказываться от столь желанного дара даже на мгновение. И даже когда плотно сбитая шерсть повисает на локтях, связывая, оттягивая руки, святой отец не отпускает. Он часто видел такое во сне: бесстыдно смазанная подводка, округлившийся рот, вздрагивающие плечи и заполошный, сухой полустон набатом в пустой, безумной голове. Сейчас же некогда было разбираться, реальность ли перед глазами или очередное наваждение.
[indent] Дарси едва успевал хватать ртом воздух между голодными поцелуями, слабо отдавая себе отчёт в том, каким образом давление пуговиц под горлом ослабло, а с ним и успокаивающая хватка белого римского воротника. Мазнув носом по щеке, он настойчивым прикосновением губ помечает натянутую кожу под челюстью, вбирая приторный запах сигарет, сладости и кожи. Прикусывая за мышцу, слепой и одурманенный Дарси опускается к ключицам, а затем к груди, медленно и по-хозяйски слизывая с неё солоноватый привкус.
[indent] Мало что способно сравниться с удовольствием, что испытываешь, когда возбуждение твоего возлюбленного наливается и крепнет всё сильнее в твоей ладони. Это пробуждает жажду изучить, испробовать, сверить ощущения со своей памятью, и Дарси не стал себе в этом отказывать. Мягкое движение ладони по всей длине, дразнящее и обнадёживающее, что заканчивается под мошонкой выверенным нажимом в определённом месте. Святой отец никогда не был мастером в любви, просто не мог успеть им стать, и часто пасовал из-за этого, но сейчас его вела бездумная, животная страсть — и безграничное доверие к его Тому, кто ни за что не оставит себя без десерта.
[indent] А с ними, конечно же, страх. Ужасающий страх того, что это и есть прощание.
[indent] Решительно не желая ни дойти куда-то, ни остаться на ногах посреди комнаты, Дарси увлёк Тома за собой, опускаясь прямо на пол. Пальто валялось за спиной, когда священник привлёк своего богемного демона на свои бедра, сам же просяще выцеловывая туго подобравшиеся бугорки на его груди. На коленях, под ним — как ещё он мог попытаться оправдаться? Собственное возбуждение сгущалось в крови, душно вцеплялось в глотку и заставляло сердце ломиться навстречу жадному, голодному парню в своих руках. Приоткрыв глаза, Дарси не упускал ни единого мгновения с тех пор, как Куинн оттолкнул его, а затем увлёк за собой в бездну. Вздрагивающие брови, влажный блеск слюны на розовой, мягкой полоске губ.
[indent] Нужно будет обязательно сказать ему, какой же он на самом деле красивый. Нужно будет, нужно...

Отредактировано Thomas Darcy (27 Ноя 2020 15:30:27)

I believe that dreams are sacred
Take my darkest fears and play them
Like a lullaby
Like a reason why

Like a play of my obsessions
Make me understand the lesson
So I'll find myself
So I won't be lost again

[indent] Невозможно было понять: вернулся ли святой отец из обители добра на путь кошмара, или же вновь ожил после долгих, долгих дней бессмысленной тюрьмы, сушащей сердце и душу. Но одно было ясно — первым сдаётся разум, а уж потом тело, и рваный вдох тому свидетель.  Отец Томас давно сдался. Нет, не перестал бороться, но сдался своему золотому мальчику нарочно. Потому не мог перестать целовать его, не мог перестать просяще тянуться за его пальцами, не мог перестать чувствовать вину.
[indent] Где-то в горячечном мареве Дарси чувствует, как его здравый рассудок западает во мрак, уступая чистому инстинкту. Он чувствует запах обнаженного Тома, мешает его вкус со своей слюной, ощущает бархат кожи на знакомых, желанных формах тела. В своих снах Дарси был честен с собой, но лишь для того, чтобы наутро лихорадочно искать утешения в молитвах святым ликам.
[indent] Только не теперь.
[indent] — Идём.
[indent] Сложнее всего было пересилить себя и оторваться от прикосновений умелых пальцев, но священник смог. Не размыкая рук, он повел Тома в сердце этого дома, оставляя по дороге обувь. Страстно пульсирующее, самое горячее сердце, и он не думал, что может застать там следы ночных визитов или даже самих визитёров. Просто потому, что Дарси ни о чем не мог думать — не хотел. Сколько раз он до боли сжимал челюсти, сколько внезапной для святого отца ноющей, гневной тоски он вкладывал в работу в монастыре, когда думал о том, как Куинн будет справляться с потерей, пока Дарси был бессилен перед желанием его защитить.
[indent] И если сегодня — последний раз, когда Куинн пустил его на порог, Дарси не станет скрывать правду. Лучше так, чем до конца жизни жалеть о том, на что не решился.
[indent] Почти сходу отец Томас толкает Тома на кровать. Не мешкая, он встаёт коленом между его ног и, обхватив лицо ладонями, жадно целует влажный ещё рот. Дарси имеет довольно абстрактное понятие о том, что он делает, и что должен делать — он просто позволяет себе поступать так, как диктует первобытное животное внутри него. Напирая грудью, он приглашает Тома переместиться глубже на кровать, не в силах разорвать поцелуй ни на мгновение. 
[indent] Господи, как же тяжело дышать от бешено заходящегося сердца в груди. Яд усталости и бессонницы снижает предел возможностей тела, и отец Томас жарко выдыхает в приоткрытые губы, упрямо игнорируя все сигналы. Горело лицо и уши. Опустив голову, он снова поддел языком бугорок соска, вылизывая и втягивая его между зубов.
[indent] Поднявшись над Томом, он слегка раздвинул ноги, отводя его колени в стороны, и замер, переводя дыхание.
[indent] — Какой же ты красивый... — шепчет, будто в трансе.
[indent] Точёный, небрежно холёный, пропитанный эссенцией распутства — идеальный фасад, за которым укрыто самое сокровенное. Его красота — ослепительная вспышка, призванная отвлечь тех, кому запрещено трогать нечто драгоценнее тела. Искусная издёвка над моралью. В этом был весь Том. Вскроет тебя, пока ты уязвимо воешь от оргазма, изучит, оценит — и выбросит, если не увидит для себя ничего интересного. Восхитительный надменный хищник.
[indent] В руках бледного, жилистого и покрытого шрамами святоши.
[indent] Дарси уже видел его обнажённым. Чувствовал его прикосновения раньше, прикасался сам, но никогда не делал того, что собирался сделать. Ком стоял в горле, но Томас упрямо склонился, целуя подтянувшийся живот. Он сам хотел этого, боялся оплошать, но всё равно продолжал: ничто сейчас не могло пугать его сильнее, чем яростная боль Куинна, способная в любой момент смести их маленький, юный мир с лица земли. По его, Томаса Вейланда Дарси, вине.
[indent] Ладонь легла, нежно поглаживая бедро, когда Дарси коснулся поцелуем низа живота. Горячий, напряжённый член мазнул по его подбородку, вызывая в теле непримиримую волну бесстыдного возбуждения. Злые, колкие сомнения то и дело пытались вонзиться в рассудок, ведь вопросы — они не исчезли, они таятся в глубине, ожидая момент, когда святой отец прервет свой крестовый поход на безбожную землю, и тогда они разорвут его душу в клочья. Куинн не должен этого увидеть. Дарси и так причинил ему слишком много боли, не хватало ещё, чтобы он видел, каким разбитым и жалким может быть его обидчик.
[indent] Совсем немного. Осталось совсем немного, достаточно зажмуриться и прыгнуть в эту бездну, и навсегда распрощаться со всем, в чём он клялся перед алтарём. Совсем немного.
[indent] Скрипнув зубами, Дарси всхлипнул и уткнулся лицом Тому в живот, судорожно обхватывая его с боков.
[indent] — Прости меня, — заполошно шепчет, притираясь к горячему телу, запретному телу. — Прости меня, Том. Я так хотел тебя увидеть, я так скучал... — сжимая пальцы, он не замечает собственную дрожь.
[indent] И понимает, что не может. Столько ночей безумного желания, столько метаний в горячке посреди ночи — и не может. Он — рукоположенный священник. Он обязан быть стойким.
[indent] И всё же короткий, неловкий поцелуй он оставляет на животе Тома.
[indent] — Я так хотел хотя бы написать тебе, но не мог. Поверь мне.

Отредактировано Thomas Darcy (27 Ноя 2020 17:57:32)

[indent] Обвинения хлёстко бьют по сердцу: заслужил. Заслужил, пусть в его умысле и не было зла. Знал ведь, что такие слова придут, хоть поначалу и усыпил бдительность вспышкой нежности. Отчасти, где-то в глубине души Дарси хотел даже, чтобы Куинн сорвался: с физической болью всегда как-то проще, понятнее. Затылок горел, когда священник неловко сел на край кровати, наблюдая за своим взвившимся раненым зверем. Смотрел за ним, не отвечая, просто давая Тому явить малую, ничтожную долю того безумия, что снедало его последние месяцы.
[indent] Нужно было продержаться. Куинн должен понять, что не ненависть двигала Дарси год назад, а совсем наоборот. Хотя бы для того, чтобы не терять веру в себя. А что касается Дарси...
[indent] Вдруг, как сумасшедший, Том метнулся и рухнул на колени. Священник опешил, он не успел заметить, как его ладони оказались сжаты в чужих руках. Сердце защемило, и сверху, будто молотом вгоняя кол глубже, глаза Куинна заблестели, пока он яростно изливал своё нетерпение. Дарси замер, испуганно рассматривая своего безумного художника, и едва мог совладать с тем гадким, выкручивающим суставы стыдом за свою беспечность.
[indent] В какой-то момент, буквально на мгновение он усомнился, прислушавшись к резким словам: уйти! Встать и бросить всё, вернуться на попранный путь. Легче ведь не станет, дальше будет только больше испытаний и сложностей, и если подумать, Куинн смог бы выкинуть его из головы, если теперь Дарси уйдет по-настоящему. Конечно, смог бы. И Дарси, наверно, тоже. Брат Фонзи бы гордился им. Монастырь в Дорсете с радостью примет пятого монаха.
[indent] От горячих слёз на кистях чешется кожа.
[indent] — Ты думаешь, что я пытался бросить тебя.
[indent] Язык еле ворочался, а голос разом иссяк. Одно дело твердить себе о силе, о стойкости, о важности дисциплины, когда вокруг тебя каменные стены, святые братья и тексты писаний. Другое дело, когда перед тобой на коленях человек, полный слёз, и чья боль — только на твоих руках. Господи, это и есть настоящее испытание? Не страдание от собственных желаний, не эгоистичное мучение стыда или горечь сомнений, а яркая, жгучая боль того, кого ты любишь, того, кто занял твоё сердце и вынужден страдать из-за твоих решений? Не стоило возвращаться. Нужно было струсить, уехать обратно в Финсбери, сидеть в своём приходе и тихо сдохнуть в Лондонских подворотнях. Правильно говорил отец Ноубль — это единственный выход в их, священников, положении, не способных ни брать, ни давать.
[indent] — Я бы не смог. Я люблю тебя.
[indent] Дарси бы, наверно, хотел, чтобы это была ложь. Но это была кристально чистая, неприглядная в глазах Церкви правда, которую он приютил и сохранил в своём сердце. Поверит ему Том или нет — это уже ничего не изменит.
[indent] — Меня хотели убить, Том. Я уехал, чтобы они не узнали о тебе.
[indent] Вот и всё. Что он ещё мог сказать? Оправдания всегда выходят слишком длинными, больное сердце хочет покоя, а не слов. И всё же Дарси не хотел молчать: он слишком много вытерпел, слишком яростно воевал со своими выпестованными принципами, чтобы гордо заткнуться и уйти. Он уже совершил ошибку, позволив Томасу Куинну забраться в свою душу, впрочем, как и наоборот, так что теперь остаётся только платить по счетам.
[indent] Платить за их болезненный, обречённый союз сполна.
[indent] — Я вернулся, чтобы сказать тебе это, — пальцы в руках Куинна похолодели, святой отец чувствовал, как будто вся жизнь утекает через них. — Невыносимо знать, как ты переживаешь на самом деле. ...Не могу, не могу решиться пойти против доктрины, Том, я священник, — в горле стоял ком, но не потому, что Дарси умолял. За свой страх было стыдно. Страх вины перед Богом — и страх потерять Тома, такого драгоценного уже, невыносимо. — Но и не способен расстаться с тобой. Прошу, умоляю, выслушай меня. Любимый, ты должен знать, прежде, чем говорить такое. Если я останусь, ты снова окажешься в смертельной опасности, которую я могу не успеть предотвратить.
[indent] На челюстях ходили желваки. Посмотри, посмотри, что ты с ним сделал! Посмотри на свои труды! Чудовище, урод, трус! Смотри и не смей отводить глаза! И всё же слёзы в глазах напротив укрепляют решимость. Заставляют держаться, подыхать от отвращения к себе и ужаса — и держаться, потому что кто-то должен. Было бы гораздо проще, если бы Том просто вызверился на него с кулаками и выбросил за дверь, но нет. Хочет ведь вцепиться, может, умеет, но сначала пытается дать второй шанс. Потом — всё, что угодно. Чуткий, жадный, самоотверженный, храбрый мальчик. Самый лучший. Его мальчик — ещё по крайней мере в эти минуты.
[indent] — Прости меня, — одними губами, заглядывая прямо в глаза. Никто не должен стоять на коленях перед другим человеком, и больше остальных — Томас Куинн. И уж тем более не перед самым херовым в мире священником.
[indent] Холод из открытого окна разливался по комнате и выхолаживал простыни. Томасу Дарси очень хотелось думать, что он дрожит только из-за него.

'Das Wasser soll dein Spiegel sein
Erst wenn es glatt ist, wirst du sehen
Wieviel Märchen dir noch bleibt
und um Erlösung wirst du flehen'
Alter Mann

[indent] Отец Томас широко открыл глаза, вдруг взглянув на своего Тома совсем по-другому. Его благосостояние никогда не было секретом, а детально о его источнике священник никогда не интересовался: причин не было, да и не важно это было. Картины так картины. Но виконт? Конечно, в Англии разбросано множество титулованных семейств, тот же встреченный им Майкл Карлайл, криминальный авторитет, был лордом. Дарси ещё не понимал, меняет это что-то в его отношении или нет, он всё ещё был слишком поражён.
[indent] Мало быть художником-гедонистом, нужно было ещё и наследственное пэрство, чтобы создать образ самого невероятного кандидата на свержение священнослужителя с пути истинного. На мелочи не размениваешься, а, Дарси?
[indent] К тому же, это признание объясняло спесь, с которой Куинн хвалился своей неприкосновенностью. Он и раньше рассказывал, как шлялся по случайным ночёвкам, перебивался паршивой едой и выбирался из липких ситуаций, но теперь говорил так беспечно, что от этого сводило зубы. Ты совсем не знал тех, кого я тогда подставил: им плевать, кто ты, они не хотят тебя ограбить или трахнуть, они хотят убить, и будут идти к этому самым простым и эффективным способом, и это совсем не тесная потасовка в темном переулке, — хотелось сказать ему, но сейчас Куинн бы не стал слушать. Ему было не до этого, он не хотел объяснений. Кажется, он даже не услышал, что Дарси мог так и остаться остывать в той подворотне, мокрый от крови. Впрочем, ничего удивительного: проблемы священника всегда оставались проблемами исключительно самого священника, только вот кольнувшее чувство одиночества нет-нет, а снова дало о себе знать. Ведь от кого, как не от светоча души мы ждём поддержки в первую очередь? Да, Томас не удивился, но менее муторно от этого не стало, а совсем наоборот.
[indent] Ты ведь даже не представляешь, насколько ты ошибаешься.
[indent] Поцелуи и ласка действовали опустошающе, а всё из-за слов. Нет, не потому, что это было оскорбительно для церкви, а потому, что Том решился произнести это ему в лицо. Знает ведь, что всё это значит для Дарси, прекрасно осознает, и специально провоцирует, загоняя священника в тупик. Ядовитой змеёй бьёт и жалит, когда от него никакой защиты и в помине нет. И если до этого отец Томас готов был принимать гнев и негодование, то теперь молодой виконт перешёл черту. У ярости есть границы, и если у тебя есть возможность, ты не станешь осознанно ранить того, кого действительно любишь. Неужели тебе так мало того, что моя душа принадлежит тебе? Ты хочешь, чтобы я бросил всё, что у меня есть, что составляет меня. Ты уверен, что тебе будет интересно забавляться с тем, что потом останется, мой Лорд?
[indent] Наблюдая за тем, как Куинн замирает у окна, Дарси задумчиво прикоснулся к своему последнему свежему рубцу под ключицей. Если надавливать сильнее на плотную белую нить, появлялась лёгкая фантомная боль, для которой не было решительно никаких реальных причин. Ниже на груди, под нательным крестиком, было ещё два неромантичных прокола, сбоку, у живота, ещё и ещё, да и сами руки целостностью не отличались. Не справедливо. Всё это было совсем не справедливо. И зачем ему понадобилось так говорить? Это злость владела языком Куинна, не иначе, не может он взаправду ставить вопрос таким образом. Это — ребячество, капризы высокородного ребёнка, желающего получить себе то, что хочется, вопреки всякому здравому смыслу.
[indent] Но как же проще было бы ему отказать, если бы треклятое тело и душа не стремились к нему.
[indent] Дарси поднялся, закрыв пуговицу на брюках, чтобы они не рухнули с его узких бёдер. Такой, в распахнутой рубашке, он мягко подошёл к своему Тому со спины, не доходя всего каких-то полшага. Он опустил глаза и поднял ладони, протягивая их вперед. По коже мазнули полы халата: холодная, струящиеся ткань, скрывающая под собой упругое выхоложенное тело. Однако найти в себе сил прикоснуться к нему священник не нашел, а потому убрал ладони и отошёл. Пальцы бессильно сжались в воздухе. Однако, Дарси продолжал ощущать какое-то странное, смешанное чувство. Смешно, но ничто так не вселяло надежду в этой липкой серой безысходности, как командное повеление посетить душ. Мимолётная бытовая мелочь, что делает происходящее обостренно настоящим. Томас, его извечно чистоплотный Томас, не бросающий своих привычек даже в такой момент, и это было так… нелепо и правильно одновременно так обыденно и привычно уже, что сердце сжималось от нежности.
[indent] — Дождись меня, мой Лорд. Я ненадолго.
[indent] На этот раз — правда.
[indent] Дверь закрылась за спиной. Едва уловимо Дарси всё ещё чувствовал тонкий задержавшийся запах Куинна у своего лица. Он хотел ощутить его горячее тело, его страстные поцелуи, провалиться в целительный сон рядом с ним. В голове не хотела укладываться мысль о том, что сейчас Куинн его прогонит, и всё закончится. Уже за свои непотребные мысли Дарси мог отправиться в Ад, но вместе с этим вставал вопрос, в чём тогда смысл всё пускать под нож, если рассудок кричал о том, что Ад — вот он, прямо здесь и сейчас? Дарси накрыл ладонями горячее лицо и медленно, очень медленно выдохнул, задержал дыхание на счёт, а потом так же медленно начал вбирать воздух — и так несколько раз, пока тревога не сошла на нет. Господи, прости меня, помоги. Помоги, дай мне сил, Господи...
[indent] Машинально разделся, машинально зашел в душ, машинально включил воду, никаких мыслей. Вода лечит. Успокаивает: недаром таинство крещения происходит именно с помощью воды. Рождённый в прибрежном городе, Томас всегда относился к воде особенно, с каким-то уважением к её силе и непокорности. Взрослея рядом с проливом, Том видел, как море рано или поздно забирает своё, как побеждает даже непобедимые, казалось бы, преграды. Вода и время. Таким же непобедимым мог бы быть терпеливый, как море, человек. Куинн не был терпеливым. Он умел привязываться, умел сдерживаться, но сколько раз в глубине ореховых глаз щерился дракон, когда кто-то смел посягнуть на его богатства? Высокородный, породистый зверь. Дарси считал себя терпеливым, но никак не находил в себе силы выстоять против дракона. Дни и ночи в монастыре, которые должны были его спасти, лишь ярче и чётче показали ему это. “Ты просто должен ответственно отнестись к своей гребанной душе”, - всплыли в голове слова брата. ...Ой, да пошёл ты, святой Ноубль.
[indent] Томас стоял, подставив голову под струи теплой воды, позволяя ей беспрепятственно облеплять мокрыми волосами лицо. Мыльная пена сама сползала вдоль тела, пока святой отец не сподобился помочь ей ладонями. "Глупец ты, падре". Может и так, а может и нет, однако до сих пор он оставался верен — себе, принципам, Богу... Томасу. Не самый простой расклад, но, будем честны, вся простая жизнь закончилась, когда за окном поезда в последний раз промелькнул силуэт родного города. Смывая мыло, Дарси провел по себе руками, стыдливо щурясь от того, чему позволял селиться в своей голове. Его даже не удивляло, что под брызгами воды собственный член лениво поднялся, он его успешно игнорировал, как привык делать всегда. Проведя ладонями по ягодицам, Дарси внезапно осознал, что в своей неумелой наивности даже не задумывался ни о привычной для Тома роли, ни о своих возможностях. Господи, да зачем он Куинну вообще сдался? Трофей на стену? Херовая муза? Если Дарси перестанет быть собой, сломается, перестанет быть тем, кого Том однажды встретил на задымлённых подступах к бару, будет ли у них шанс? Очень не хотелось положить свою душу под раскалённую адскую машину, чтобы стать всего лишь “одним из”.
[indent] Отряхивая мокрые волосы полотенцем, Томас окинул взглядом помещение, а потом подхватил неловко сложенные и отброшенные домашние штаны владельца дома. Будучи не большим фанатом прятать свои бёдра без особой необходимости, Куинн наверно даже не помнит о том, что оставил их здесь, чем Дарси не преминул воспользоваться. Кашемировые джоггеры беспощадно волоклись по полу, даже несмотря на то, что лодыжки перехватывала широкая резинка, впрочем, какая разница. У них тут проблемы посложнее, чем священник в виконтских штанах не по размеру.
[indent] Дарси вышел, обмакивая полотенцем мокрый затылок, и босяком вернулся в комнату.
[indent] — Том?
[indent] Вода с волос ползла по шее и по цепочке, заставляя серебряный крестик собирать её и бликовать в скудном свете блёклого осеннего дня. Дарси говорил спокойно, неспешно, шаг за шагом приближаясь к тому, кто пошатнул весь его его мир, и заглядывал ему в лицо исподлобья.
[indent] — Послушай: не делай из меня труса или мучителя только из-за моей верности и моей веры. Мой мир — нелицеприятная реальность, куда я погружаюсь изо дня в день, пока другие занимаются возвышенной философией. Я уже не могу позволить себе быть святым, прямо как солдат.
[indent] Он покачал головой, но тут же улыбнулся, аккуратно так, словно опасаясь спугнуть видение.
[indent] — Но, Том, я вернулся не для того, чтобы сразу уйти. Мы можем справиться с чем угодно, если будем вместе. Справиться даже с.. даже с той жаждой близости, которую я не могу себе позволить.
[indent] Убрав мокрые волосы со лба, Дарси откинул полотенце на ближайший стул. Чудовищность ситуации добавляла мужества, охлаждала кровь, как это всегда и происходило. Наверно, своим предложением Куинн как будто дал карт-бланш на правду, терзающую душу, и святой отец оказался только рад выговориться.
[indent] — Знаешь, я ведь никого не любил так, как тебя, мой яростный друг, и ни с кем не был так близок, как с тобой. Ты — единственный. Я не умею всего этого. Я не умею быть рядом. Я не знаю, как понять, действительно ли ты чувствуешь то же, или тебе просто забавно было бы сломать мою веру. Я хочу остаться, я хочу быть с тобой, и я боюсь этого. Молодой Лорд и святой отец. Та ещё пара из нас, м?
[indent] Дарси не смеялся, совсем нет. Он чувствовал, что ходит по тонкой грани. Эта боль незнакома тем, кто не воспитывался в вере с самого детства, и кто не посвящал ей жизнь. Решение осознанно совершить проступок причиняет натуральные физические страдания, заставляя корчиться от стыда, какой не снять исповедью, не смыть причастием. Отец Томас уже носил клеймо грешника и знал, как больно ставить новое. И, как бы он не хотел броситься в горячие руки, целовать пальцы с грубым остатком дыма и касаться языка с привкусом ликёра — он слишком часто ошибался, и одной искры сомнения было достаточно, чтобы с опаской заглядывать за грань.
[indent] — В следующий раз меня могут достать, и я уже не смогу вернуться. Ты правда этого хочешь, Том?
[indent] Умоляю, скажи, что хочешь. Ты, смысл всего, причина возвращаться, бесстрашный в своей любви — я ведь и без всяких клятв сделаю всё, что ты попросишь. Дай мне немного смысла. Если ты не подхватишь, мы оба упадём сейчас.

[indent] Прикосновения парализуют. Слова — разрезают по-живому.
[indent] Куинн не даст оступиться, но и не даст отступить, не позволит больше избежать ни одной правды, с которой теперь придётся столкнуться лицом к лицу. Сопротивление бесполезно, и каждая картина, что рисуют мысли под кистью слов художника, заставляют ритм дыхания предательски сбиться. Почему-то Дарси думает, что это делает его хуже, рушит какой-то там образ, что не помогало успокоиться.
[indent] Правда, это ведь просто смешно: всё это должен рассказывать он, священник, а вовсе не наоборот — ему. Нечего и говорить: художник-атеист учит католического священника основам христианской веры, грош такому священнику цена.
[indent] Но как же Куинн хорош, чёрт. Умный, внимательный, всё замечает на самом деле, пусть и не всегда говорит вслух.
[indent] И ведь Дарси знает, прекрасно знает, что слова Тома — абсолютная истина, знает, но предпочитает закрывать глаза с того самого момента, когда весь видимый мир сузился до одного-единственного лица, дыхания на собственной коже и прикосновений, порабощающих волю. Вечность назад. До этого никогда раньше не происходило ничего подобного, эта волна обрушилась неумолимо и поволокла за собой в открытое море того, кто не умеет выживать в большой воде. В глупости своей Дарси представлял, что если они не зайдут слишком далеко, то он сможет выбраться, виртуозно лгал себе, что сможет избавиться от греха и каким-то образом закончить то, что не укладывалось в его восприятие мира — и при этом остаться рядом с Куинном. Ведь оказалось, что из памяти не так-то просто выкинуть глубокие зелёные глаза, выворачивающие душу, а стоит лишь подумать о том, что этот мягкий, низкий голос больше никогда не прозвучит рядом, как душащий ужас враз лишает дыхания. Как он мог надеяться? Как, если всё уже давно для себя решил? Воистину, дурак. Да и Куинн тоже, раз решился бороться за дурака вопреки всему.
[indent] Лоб коснулся лба, и Дарси с силой жмурит глаза, кончиками пальцев прикасаясь к ладоням на своём лице. Всё естество умоляет поверить и броситься в эту адскую бездну, доверить душу человеку, не Богу, взглянуть наконец в лицо своей единственной правде.
[indent] — Я тебя не оставлю, — слова как будто проламывают себе путь сквозь туго сжатое горло: вот так, наедине, с душой нараспашку, вдруг отчего-то невыносимо вырывать из себя признания. Господи, почему это так тяжело?
Потому что за этим обещанием стоит нечто большее, на что закрыть глаза ему больше не позволят.
[indent] — Ты всё ещё веришь в меня… Неописуемо, — проговорил он едва различимым шёпотом и виновато улыбнулся. Пальцы скользят по мягкой отросшей щетине на щеках, утопают в тепле вьющихся волос, обнимают затылок. Такое простое движение, такое интимное — прикосновения к лицу, так много значит в этот момент. "Прости. Прости, прости меня..." Дарси затравленно улыбается, качая головой, а потом поднимает на своего Тома глаза.
[indent] Словно прыжок в бездну на удар сердца, в одном слитном порыве Дарси накрывает его близкие, желанные губы поцелуем, сжимая волосы на затылке. Как будто впервые, не похоже ни на один другой — раскалённой печатью поверх обнажённой кожи. Можно много задавать вопросов о том, наказание ли это за гордыню, происки дьявола или божественный замысел, но отец Томас достаточно уже блуждал в неведении, и теперь не хотел иного пути, кроме этого забрезжившего света, пусть он и мог оказаться всепожирающим пламенем.
[indent] "Боже, что я делаю?" — паническая мысль вспыхнула и тут же погасла. Была смыта наплывом чувств и ощущений, мажущих по губам и языку, забивающим лёгкие, сжимающим сердце. В закрытой комнате воздух быстро прогревался, или это просто Куинн был слишком близко, заставляя чувствовать контраст холода мокрой головы.
[indent] Ну, вот теперь он точно не имеет права умереть. Что бы ни произошло, какой бы непроглядный мрак не застал его врасплох — Том найдёт силы вернуться домой.
[indent] Домой. Неужели?
[indent] — Молюсь, чтобы у тебя хватило терпения, — криво усмехнувшись выдохнул Дарси, поднимая глаза, — на такого ученика.
[indent] Пальцы прикасаются к бархатной коже — совсем не так, как в заполошном приветствии у двери. Больше торопиться некуда, не нужно красть и прятать мгновения, доставляющие столько радости и удовольствия, больше не надо убегать. Ладони обводят подтянувшиеся бока и гладят спину, чувствуя всё: мышцы напряжены, держат Лорда вертикально, в его привычной гибкой стати, и от одного ощущения твёрдого тела под пальцами можно помешаться рассудком. Ужасно хочется обнять и прижаться, хочется постыдных вещей, хочется говорить с ним дни и ночи напролёт — Господи, хотелось всегда, а теперь, когда наконец-то "можно", все эти желания смешались в своей несдержанности, обезоруживая, парализуя.
[indent] Дарси опустил глаза, мимодумно скользнув взглядом по обнажённой груди напротив себя. Томас Куинн ощущался силой природы — щедрой, своенравной, слишком большой для каменных стен, в то время, как отец Томас был по сравнению с ним человеческим городом — вечно спешащим, неусыпным, слепым и хладнокровным. На груди напротив не было креста, да и не будет никогда, а всё же внутри билось теперь самое драгоценное сердце в мире.
[indent] — Быть рядом с тобой — такое счастье, — шепнул Томас, — Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня.
[indent] Он подался вперёд и обнял своего Тома, крепко прижимая его к себе, бессильно прикрыв глаза. Наверно, будь на его месте кто-то более красноречивый, он мог бы сказать много важных вещей, идущих из самой глубины, но Дарси никогда не славился вдохновляющими речами. Он просто вдыхал родной запах и наслаждался теплом, не помня о монастыре или о подворотне, не помня больше ни о чем, кроме ореховых глаз и мягкого, настойчивого прикосновения.
[indent] — Я люблю тебя. Люблю. Наконец-то могу повторять это тебе хоть тысячи раз.

Отредактировано Thomas Darcy (3 Фев 2021 14:16:09)