[indent] Много лет назад это поместье процветало в руках семьи, чьи предки имели удачу оказаться полезными королевской семье, что позволило им выбиться из средних слоев  и получить титул с наделом земли, благодаря чему их существование, как и существование их потомков – при должно разумном подходе – могло быть обеспечено более чем щедро на многие годы. Так и сложилось, и имение Лангефорд не знало нужды вместе со своими обитателями, пока не пришли ветра перемен, вырывая из рук аристократов, привыкших почивать на предками добытых лаврах, всю их власть и благосостояние. Очень многие семьи в начале века, не проявив бдительности и проницательности ума, к его концу потеряли слишком много из того, что имели, и находились у порога полного и постыдного  разорения. Главы этих семей вели себя по разному – одни выпивали последнюю порцию еще хорошего виски и пускали пулю в висок, другие продавали все ценное и уезжали в жилье поскромнее, отдавая свои роскошные некогда поместья в наем более удачливым людям, третьи же  - с тяготой на сердце, но продавали свои земли и дома, чтобы обеспечить детей хотя бы скромным приданым, которое пригодится им для вступления в удачный брак, где выйдет такая партия, при которой не останется нужды в сытном ужине и теплом платье, даже если по улицам придется хоть пешком.
[indent] Такая участь ждала Лангефорд – его последний хозяин обнищал окончательно и наделал в попытке спасти свое положение столько долгов, что кредиторы грозились отобрать имение без всяких торгов по самой низкой цене, лишь бы её хватило для уплаты обязательств перед ними. Отчаяние наполняло собой каждую комнату, знавшую когда-то истинный лоск и роскошь великой английской гордости старинного аристократического рода, бедность проглядывала сквозь прорехи в интерьере, образовавшиеся от нехватки средств для должного ухода на протяжении уже нескольких лет – не меньше.
[indent] Хозяйка дома, пожилая леди в скромном сером платье, сидела с такой прямой спиной точно в горле застряла палка и смотрела на гостя с превосходной смесью презрения и подобострастия в глазах, совершенно очевидно она хотела показать ему, что леди Лангефорд не уронит собственного достоинства и не станет просить, торгуясь, но при этом так часто нуждалась в лишнем центе и отказывала себе в нем, что невыразимо сильно желала отбросить в сторону все свое привнесенное воспитанием и на несколько минут стать ровней торговке с улиц  Лондона,  начав выпрашивать более высокую цену в мучительной надежде на то, что прибывший господин окажется не чужд к её горю и примет эту ставку. 
[indent] Когда то среди знати Англии само собой закономерным считалось испытывать сострадание к равному по происхождению, оказавшемуся в беде, и стремиться помочь ему, если к тому есть возможность, но это время давно прошло с расцветом капитализма.  Миссис Элизабет Шорли, леди Лангефорд, к настоящему часу слишком хорошо познала отсутствие милосердия среди былых друзей, потому что до приезда – о котором их уведомил приказчик письмом – гостя  неоднократно писала и даже сама навещала всех представителей своих старых связей, моля их о помощи – тщетно. Иначе и быть не могло, ведь Лангефорд было имением среднего звена значимости среди всего круга знати, и его владельцы не имели выхода на те золотые верха, которые имели в своих руках столь многое, что лишь немилость королевы могла повергнуть их в несчастье, но никак не капитализм, а те, с кем мистер и миссис Шорли имели связи, сами находились не в самом счастливом положении.  Кто же станет отдавать во благо другого то, с лишением чего сам может пойти по миру?
[indent] Гость сидел глубоко в кресле, широко расставив длинные ноги и привалившись спиной к мягкой обивке, в которую частично погрузился под своим весом. Он прибыл верхом и поэтому высокие сапоги были покрыты застывшими грязевыми брызгами на черной матовой коже, доведенной перед выездом до блеска тщательной чисткой. Черным был и весь костюм мужчины – от брюк до пиджака, лишь белый ворот рубашки поднимался над шелковым шейным платком все того же мрачного черного оттенка.
[indent] Даже будучи приглашенным в дом, гость не снял плотно сидящих по руке перчаток и по этот самый момент продолжал оставаться в них, безразличный к предложению подать чаю или иного напитка. Миссис Шорли думала про себя, что лицо у господина приятное – могло бы быть, не имей оно столь сердитое и неприступное выражение. Взгляд его, застыв на одной точке, не двигался и не интересовался ничем больше, все попытки хозяйки дома, чувствующей себя по въевшимся под кожу привычкам обязанной развлекать посетителя, оставались без отклика. Даже когда мистер Шорли – проходя мимо и задержавшись, чтобы выказать любезность – рассказал шутку, над которой все смеялись, плотно сжатые тонкие губы на остром худом лице даже не дрогнули самыми уголками.
[indent] Чарльз Норрингтон – а это был он – совершенно не питал желания соблюдать поклоны учтивости и изображать из себя того гостя, о котором будут вспоминать с восхищением. К тому же он был раздосадован тем, что против всех договоренностей дражайшая леди, терзавшая  его печальными воздыханиями о этом самом месте пока он не сообразил предложить ей приобрести поместье, снова решила, что опоздать к осмотру – самое лучшее из всего, чем она может порадовать своего графа.

[lz]Чарльз Норрингтон, граф Фэнтон, уроженец американского Юга, родился в 1850 году; свидетель войны, наследник английского дядюшки, продавший свою свободу за золото. [/lz][status]граф[/status][nick]Charles Norrington[/nick][icon]https://d.radikal.ru/d21/2011/42/1792c72beb48.jpg[/icon]

[indent] Граф поднялся с места – едва холл в стороне наполнился постукиваниями самых разных тонов – и встретил долгожданное прибытие Симоны уже в полный рост и подошел к ней, любезно предлагая руку, чтобы сопроводить к дивану, где дама могла бы присесть для дальнейшего комфорта во время беседы. В сущности в этом не было необходимости, он мог позволить себе просто встать в приветствии и после опуститься на место, в этом не было бы нарушения приличий. Если следовать лишь букве формальности, статус его имени многократно превышал положение – сомнительное – Симоны, которая в кругах особо высокомерных сочлась бы дамой не иначе как эскорта. Самое презабаваное состояло в том, что от этого постыдно шаткого положения госпоже было предложено избавиться, но она – с свойственным ей презрением – беспощадно отвергла этот шанс, чем привела графа в дикую ярость. Чтобы осознать масштаб его негодования, довольно лишь пометить, что в тот же день Фэнтон отбыл в Америку и несколько месяцев не изволил появиться на острове. Привкус торжества мог бы от всего того ощутиться на языке, если бы Чарльз имел основания полагать о наличии огорчения или даже беспокойства у мадемуазель – легко вычеркнувшей из знания, доступного умам общественности, оба свои вдовства – Ринальди, но в чем он никогда бы не усомнился, так это в их отсутствии. Вкус был горек.
- Позвольте вам представить мадемуазель Ринальди, - уже прикоснувшись к её руке и развернувшись корпусом к хозяйке дома, монотонным невдохновлённым голосом произнес Норрингтон, - мадемуазель, перед вами достопочтенная миссис Шорли, - сопроводив даму и позволив ей с удобством устроиться на небольшом диване, заняв юбками большую часть потертого в обивке сидения, граф – не мудрствуя – присел рядом самым безопасным для красных складок образом на подлокотник, одну ногу сделав на весу, второй упираясь в пол, чтобы сохранить наилучший баланс и снизить нагрузку на не внушающую большого доверия древесину. – Кажется, мы прервались на намерении осмотреть дом, если вам будет угодно, - он пояснил это совершенно исключительно для Симоны, смерив её сверху самым придирчивым взглядом.
[indent] Нет – вне всякого сомнения – этим днем она была столь же обворожительна как и всегда, если не подметить присутствующую вульгарность платья. Совершенно возмутительно открытое декольте почти полностью выставляло на обозрение грудь, меха вокруг придавали оттенок пошлости, и Чарльзу вдруг нестерпимо сильно захотелось узнать, какого дьявола итальянка, всегда демонстрировавшая утонченный вкус, разоделась как бордельная маман. Рука тянулась – вместо равнодушного положения упора в спинку – взять край этого роскошного меха и замотать Симону в него таким образом, чтобы из всего что выше линии талии, виднелись лишь руки, глаза и кудри.
[indent] По мнению Чарльза – неплохо представляющего себе положение дел в отрасли недвижимости, в том числе Лондона – этот старый дом не стоил даже половины тех денег, какие желали получить Шорли. Даже страдающему полным отсутствием ума заметно убогое и обшарпанное состояние особняка, вызванное недобросовестным отсутствием вложений. Его собственный фамильный дом на Юге напоминал жирную черную пиявку, присосавшуюся из совершенно символической пользы напрямую к кошельку и вытягивающую оттуда средства постоянно и без сознания меры. Такова участь старых строений – ремонт в них следует производить всегда своевременно по мере возникновения необходимости и никогда не откладывать, иначе крепкое изначально здание придет в упадок, реставрация которого будет стоить дороже, чем постройка нового. Он давно приказал бы снести дом в Роще и отстроить новый, если бы не истерика матери, сентиментально желающей доживать свой век в тех стенах, в которых прошла её жизнь. Лангефорд был графу не нужен даже с всей его исторической ценностью и Чарльз не понимал, для чего Симона вцепилась в эту развалину с такой неистовостью. Оставалась надежда на то, что рассмотрев дом ближе, она передумает.
- А вам угодно? – спустя секунду паузы с нажимом повторил граф, не моргая глядя на итальянку в раздражающем взор красном платье.
[nick]Charles Norrington[/nick][status]граф[/status][icon]https://d.radikal.ru/d21/2011/42/1792c72beb48.jpg[/icon][lz]Чарльз Норрингтон, граф Фэнтон, уроженец американского Юга, родился в 1850 году; свидетель войны, наследник английского дядюшки, продавший свою свободу за фунты стерлингов. [/lz]

[indent] Воспитание шлифует первоначальную эксклюзивную форму, сотворенную природой для каждой души отдельно, и превращает бесподобное творение господа в замученное и подавленное пороком заточения истинных чувств и порывов существо. Чарльз Норрингтон был рожден в семье, ослепленной былым величием, опьяненной славой предков, и его участь в шлифовке была предопределена. Незазорно было наказывать и даже бить детей, приучая их к жестким правилам, надлежащим к соблюдению. Незазорно было обделять их участием, добротой и лаской, чтобы приучить быть сдержанными – только так полагается воспитанному джентльмену, как и леди. Импульсивность и страстность в открытом проявлении – удел бедняков, не способных постичь истинные ценности человеческой морали.
[indent] Граф Фентон был воспитан таким образом, что – от рождения открытый и эмоциональный – во избежание наказания по причине огорчения родителей его непослушанием выстроил между собой настоящим и миром высокую и толстую стену. Даже в общении с сестрой в те годы, когда они еще жили в поместье на Юге, он всегда был вежлив, но сдержан. Но он горячо любил Эдну и её своевольный удар по их планам в угоду чувству к постороннему мужчине ударили по его сердцу больнее, чем было ей позволено увидеть.  Он нежно был привязан и к матушке, но – уступая её просьбам – оставался при том отстраненным и всегда невозмутимым, кроме тех моментов, когда леди Норрингтон наступала на особенно больную мозоль двумя ногами.
[indent] Главной такой мозолью – о чем было известно настолько немногим, что почти никому – была в настоящее – и некоторым образом прошедшее – время Симона Ринальди. Чарльз терпеть не мог подчиняться, но ей уступал снова и снова с завидной регулярностью и оттого все больше свирепея, начинал выплескивать негодование в форме ответной жестокости в тех формах, где имел власть, - и все равно уступал после снова.
[indent] В глубине души он не мечтал о власти и покорности женщины под тиранией его воли, лишь питал нежнейшие надежды о воплощении желания прекратить эти бессмысленные сражения, жить честно и – не таясь – открыто в каком-нибудь приятном им обоим – пусть даже чертовом Лангефорде! – доме в взаимном доверии, уважении и хотя бы искренней привязанности, если уж ждать от Симоны любви было вопиющей наглостью перед всеми богами. Ему хотелось лишь покоя, от штормовых волн душа устала и утомилась, но – вопреки всем своим порывам – Норрингтон никак не мог отыскать нужных способов донести свои стремления до Ринальди, не исказив их по пути.  Симона ловко сбивала его с проторенной дорожки сдержанности, но – неспособный из-за вбитых в голову правил открыться эмоционально в хорошем смысле –  он  ступал на неверную почву. Совершенно невозможно было завидное постоянство исхода подобного, в котором выпустить наружу Чарльз мог только своих демонов, вспылив и обозлившись.  Он ненавидел себя за это – но сделать не мог ничего.
- Разумная оценка разумной женщины, - с высоты своего насестра иронично подал голос Норрингтон. Его взгляд был перенаправлен с созерцания – на смеси вожделения и злости – декольте и плеч итальянки на хозяйку особняка и в том взгляде таился только холод.  Граф не питал ни тени сострадания, хотя не раз был знаком с этим чувством, пусть многие его знакомые клялись бы на кресте, что Фентон и способность сопереживать – не сочетаемое никогда.  – Что же ответите на это, мадам? Имеет ли смысл нам дальше вести беседу или на этом камне преткновения наше знакомство окажется оконченным по причине отсутствия обоюдных перспектив? – тонкие губы улыбнулись ровно настолько, чтобы отдать дань вежливости и ни миллиметром больше.
[indent] В сущности выставленная цена – на самом деле – не смущала Норрингтона. Если Симона так неистово желала обладать поместьем, его цена могла быть в десять раз выше и все равно не остановила бы графа от приобретения. Не имея возможности иначе выразить свои чувства, он пытался достучаться до неё  через открытую готовность угождать порывам её души, чего бы те не стоили.
Лишь бы наконец быть услышанным без слов. Лишь бы – быть понятым хотя бы раз правильно.
[nick]Charles Norrington[/nick][status]граф[/status][icon]https://d.radikal.ru/d21/2011/42/1792c72beb48.jpg[/icon][lz]Чарльз Норрингтон, граф Фэнтон, уроженец американского Юга, родился в 1850 году; свидетель войны, наследник английского дядюшки, продавший свою свободу за фунты стерлингов. [/lz]

Отредактировано Ethan Wright (13 Авг 2021 21:31:49)

[indent] Иногда случались дни, в которые Чарльз Норрингтон искренне тосковал по временам попыток выживания с доходов обнищавшего после – позорного! – поражения поместья. Он не знал тогда покоя, но лишь материального – всё внимание необходимо было сосредотачивать на поиске новых способов отыскать способ выйти на прибыль – и душа его болела лишь о страданиях матери по поводу того, удастся ли выкроить еще доллар ради покупки хорошей модной ткани Эдне на платье, ведь юной девице скоро выходить в свет в поисках счастья.  Так устроены порядки Старого Юга – пока есть хоть один мужчина в доме, не у женщин полагается болеть голове о том, на что купить еды и чем платить рабочим. Воспитание не позволяло – тогда еще – рвать как голодный дикий зверь отовсюду, до чего удастся дотянуться и сам себе казался чище. Эта грязь – совершенно очевидно сообщает время – не смывается никакими средствами.
[indent] Нет смысла в том, чтобы подолгу горевать о ушедшем, а Чарльз вспоминал о тех днях не из стыда за замаранные фигурально руки, им управляла злая досада – бедным хватает тревог, но богатым  он не обрел тишины. «… ты продал душу дьяволу!» - заливаясь слезами, в отчаянии выкрикнула ему мать, но в её перепуганных глазах Норрингтон в тот вечер видел безропотное согласие молчать отныне и до конца дней, становясь пособницей Нечистого. Граф знал – бедности матушка страшилась сильнее Ада при всей её неистовой набожности.
Так удобно – закрыть на все глаза и после – ради успокоения совести – часами шептать в каменных стенах молитвы, извиняясь перед Господом за слабость плоти и духа. А ты, дражайшая моя? Ты тоже шепчешь Ему безликими ночами просьбы уберечь тебя от беды? Упрашиваешь отбелить грешную душу? Веруешь, что лишь оступилась – и все равно держать Дьявола под руку, совершенно неописуемо страшась – как и моя мать – лишиться всего и оказаться на улице?
- Миледи, - хитро щурясь, отозвался граф тоном, умело маскирующим насмешку. – С превеликим удовольствием.  Мадам, - короткий кивок учтивости хозяйке. И еще одна скованная холодом мимики ухмылка – с точки зрения высшего общества, он бросал вызов морали – почти в лицо плевал традициям – называя таким образом Симону, тогда как она не была ни женой какого-нибудь иного лорда, ни его самого. Конечно, в доме – где они находятся – вряд ли владеют такой информацией, чтобы заподозрить издевку, но Норрингтон ловил себя на необъяснимой тяге навраться – самым безобразным образом – на скандал. Он насмехался, издевался и провоцировал, как будто всем существом желая, чтобы ему отказали от добропорядочных домов, а – может – если повезет, нашелся бы идиот, одержимый святостью увядающей старины достаточно, чтобы бросить вызов на старую и совершенно приятную форму воздаяния наглецу – дуэль. Тайную – само собой -  Королева ведь не одобряет. Нет – к смерти граф никаким образом устремлений не держал, подобно замученному веяниями моды бледному юнцу и умирать не собирался. Напротив – его тянуло к чувству, возникающему в груди после того, как глаза фиксируют смертельную рану на противнике. Он испытывал нарастающую потребность убить.
[indent] Подав спутнике руку и любезно – со всей присущей галантностью – сопроводив её через все арочные проемы и входную дверь под свежий  - слегка морозящий – воздух, после того, как верхняя одежда обрела положенное случаю место на плечах, граф остановился – едва закончил спуск по ступеням входной площадки – и долгим пристальным взглядом осмотрелся по сторонам. 
- Если вам очень уж хочется, моя дорогая, - закончив оценку того, что охватывал взор, он перевел взгляд на Симону, посмеиваясь, - я куплю вам эти руины. Но – на мой вкус – их давно пора снести и построить что-то более – Чарльз задумался, выбирая слово наиболее подходящее его мысли – светлое. Чего стоит одна башня, - усмехнувшись, он задрал голову, чтобы рассмотреть состояние верхней части фронтальной башни, вздымающейся к небесам много выше крыш остальной части особняка.  – С неё только обезумевшим от горя вдовам да излишне чувствительным девицам бросаться. А этот лес? В уныние вгоняет! Как в логово Синей Бороды тропа, а не подъездная дорога к уважаемому дому.  – Сморщив нос и тем самым отчетливо обнажив обычно таящуюся горбинку, Норрингтон дернул плечами – как в раздражении – и свел руки вместе за спиной.
[nick]Charles Norrington[/nick][status]граф[/status][icon]https://d.radikal.ru/d21/2011/42/1792c72beb48.jpg[/icon][lz]Чарльз Норрингтон, граф Фэнтон, уроженец американского Юга, родился в 1850 году; свидетель войны, наследник английского дядюшки, продавший свою свободу за фунты стерлингов. [/lz]

[indent] Чарльз, накрыв уцепившуюся за его локоть женскую ладошку в бархатной перчатке в тон пальто своей в черной плотной кожаной перчатке для верховой езды, легко подстроился под неспешный темп шажков Симоны и шел, не опережая её, жмурясь на редкие солнечные блики как прилегший после сытной трапезы подремать на подоконнике хозяйский кот. Ему нравилось слушать рокот волн её слов, налетающий на кого-то другого, гонимый сарказмом острого ума и ехидством своенравной натуры, и граф – в такие минуты – был по своему счастлив, ощущая себя единственным поверенным жутких тайн , которые порождала эта хорошенькая головка, что ему – разумеется – совершенно явно льстило. Иногда – искоса – он посматривал на Симону, не поворачивая головы, и думал – не переставая удивляться – как многогранна ускользающая от него душа этой странной, нередко невообразимо жестокой в поступках и словах женщины. А еще ловил себя не в первый раз на желании – наконец! – привезти её на родину, на далекий старомодный Юг и представить застывшему в ушедшем прошлом нудному обществу – смотрите, дамы и господа! Вот она – яркая, неординарная, исключительная! – единственная женщина, ради которой глава уважаемого рода Норрингтонов готов заключить любую сделку с дьяволом, наплевать на репутацию и – особо ценное на Юге – семейную честь.
[indent] О! – истинная правда – Чарльз начал восхищаться ею в лесах Канады во время тяжелого, ставшего схваткой за жизнь, путешествия через хребет и не прекращал восхищаться по сей день, несмотря на мгновения, в которые ему отчаянно хотелось придушить возлюбленную своими же руками. Возвращаясь в памяти к тем дням, перебирая в сгущенных со временем красках события, он хмурился, представляя как – должно быть – был для неё, искушенной жизнью, смешон со своими чопорными южными манерами, робостью и неуклюжими попытками оставаться – вопреки всему – джентльменом. А потом не удержался и по губам скользнула смешком улыбка, когда вспомнил ту изысканно витиеватую французскую брань, которой эта «Венера» сердито приложила его за слишком долгие копания в попытках помочь ей снять совершенно намокшее платье. Вспомнил, как краснел, бледнел, путался в завязках и весьма искренне сетовал о том, что не утонул – не так стыдно, как за полуобморочное состояние, в котором ослеп, оглох, онемел и едва управлял собственными пальцами. Это он-то – один из лучших наездников штата! Сколько лет минуло, и где же там навсегда потерялся тот, кем Норрингтон когда-то себя считал?
[indent] Что его ожесточило? Презрение более богатых соседей, спесиво наблюдающих за попытками некогда равной им семьи выкарабкаться из полыньи бедности? Необходимость каждый день сражаться за самый затертый центр ради сохранения поместья и благополучия матушки после того, как сестра – побежав за мечтами сердца в постель к нищему егерю – презрела свой долг и отринула обязательства перед семьей? Или истязающая от рассвета до рассвета мысль о том, что он тоже мог быть счастлив – безгранично счастлив! – если бы был всего-навсего богат? Зная что такое отсутствие денег, разве мог он  - обращаясь самыми нежными и благодарными без надежды словами по бумаге к тогда уже миссис Диккенсон – всерьез винить её за нежелание предпочесть его вместо состоятельного лесопромышленника? Удивительно ли, что он всем сердцем – со всем темпераментом истинного сына Юга – возненавидел Диккенсона, как только узнал,  в какое неприятное положение он привел жену, и помчался на север с первым поездом, преисполненный намерения самолично пристрелить подлеца по первой просьбе Симоны, но – наткнувшись на её отповедь, отсутствие радушия в приеме и готовность упрямо цепляться за чертов брак – растерялся и среагировал от неожиданности агрессивно. Хотелось бы верить, что извлек урок, но – снова покосившись на женщину, продолжающую монолог, - с горечью подумал о бесполезности урока. Она по прежнему легко и внезапно выбивала его из равновесия, а он – как всегда – терялся и злился.
- Экая в вас кровожадность проснулась, любовь моя, - удивившись немного последней фразе, насмешливо заметил Норрингтон. – Чем же эти – хочу заметить весьма скучные и приземленные –  Шорли вам успели досадить? Неужели тем, что не пали ниц пред вашим очарованием и излили на вас свою безмерную любовь?  - он остановился и – повернувшись к женщине – снял перчатку с руки прежде, чем поднес ту к лицу Симоны, деликатно и ласково прикоснувшись к подбородку снизу. Голубые глаза – посветлев оттенком до прозрачности редкого синего алмаза – из-под тени ресниц с необычайной мягкостью посмотрели на неё. – Но разве это должно стоить ваших переживаний? Ведь я-то вас люблю… - улыбка исчезла с лица Чарльза, оно стало суровым и ожесточенным, когда он тихо добавил:
- Если вы действительно желаете того, о чем обмолвились, вам достаточно только попросить, душа моя.