[indent] Много лет назад это поместье процветало в руках семьи, чьи предки имели удачу оказаться полезными королевской семье, что позволило им выбиться из средних слоев  и получить титул с наделом земли, благодаря чему их существование, как и существование их потомков – при должно разумном подходе – могло быть обеспечено более чем щедро на многие годы. Так и сложилось, и имение Лангефорд не знало нужды вместе со своими обитателями, пока не пришли ветра перемен, вырывая из рук аристократов, привыкших почивать на предками добытых лаврах, всю их власть и благосостояние. Очень многие семьи в начале века, не проявив бдительности и проницательности ума, к его концу потеряли слишком много из того, что имели, и находились у порога полного и постыдного  разорения. Главы этих семей вели себя по разному – одни выпивали последнюю порцию еще хорошего виски и пускали пулю в висок, другие продавали все ценное и уезжали в жилье поскромнее, отдавая свои роскошные некогда поместья в наем более удачливым людям, третьи же  - с тяготой на сердце, но продавали свои земли и дома, чтобы обеспечить детей хотя бы скромным приданым, которое пригодится им для вступления в удачный брак, где выйдет такая партия, при которой не останется нужды в сытном ужине и теплом платье, даже если по улицам придется хоть пешком.
[indent] Такая участь ждала Лангефорд – его последний хозяин обнищал окончательно и наделал в попытке спасти свое положение столько долгов, что кредиторы грозились отобрать имение без всяких торгов по самой низкой цене, лишь бы её хватило для уплаты обязательств перед ними. Отчаяние наполняло собой каждую комнату, знавшую когда-то истинный лоск и роскошь великой английской гордости старинного аристократического рода, бедность проглядывала сквозь прорехи в интерьере, образовавшиеся от нехватки средств для должного ухода на протяжении уже нескольких лет – не меньше.
[indent] Хозяйка дома, пожилая леди в скромном сером платье, сидела с такой прямой спиной точно в горле застряла палка и смотрела на гостя с превосходной смесью презрения и подобострастия в глазах, совершенно очевидно она хотела показать ему, что леди Лангефорд не уронит собственного достоинства и не станет просить, торгуясь, но при этом так часто нуждалась в лишнем центе и отказывала себе в нем, что невыразимо сильно желала отбросить в сторону все свое привнесенное воспитанием и на несколько минут стать ровней торговке с улиц  Лондона,  начав выпрашивать более высокую цену в мучительной надежде на то, что прибывший господин окажется не чужд к её горю и примет эту ставку. 
[indent] Когда то среди знати Англии само собой закономерным считалось испытывать сострадание к равному по происхождению, оказавшемуся в беде, и стремиться помочь ему, если к тому есть возможность, но это время давно прошло с расцветом капитализма.  Миссис Элизабет Шорли, леди Лангефорд, к настоящему часу слишком хорошо познала отсутствие милосердия среди былых друзей, потому что до приезда – о котором их уведомил приказчик письмом – гостя  неоднократно писала и даже сама навещала всех представителей своих старых связей, моля их о помощи – тщетно. Иначе и быть не могло, ведь Лангефорд было имением среднего звена значимости среди всего круга знати, и его владельцы не имели выхода на те золотые верха, которые имели в своих руках столь многое, что лишь немилость королевы могла повергнуть их в несчастье, но никак не капитализм, а те, с кем мистер и миссис Шорли имели связи, сами находились не в самом счастливом положении.  Кто же станет отдавать во благо другого то, с лишением чего сам может пойти по миру?
[indent] Гость сидел глубоко в кресле, широко расставив длинные ноги и привалившись спиной к мягкой обивке, в которую частично погрузился под своим весом. Он прибыл верхом и поэтому высокие сапоги были покрыты застывшими грязевыми брызгами на черной матовой коже, доведенной перед выездом до блеска тщательной чисткой. Черным был и весь костюм мужчины – от брюк до пиджака, лишь белый ворот рубашки поднимался над шелковым шейным платком все того же мрачного черного оттенка.
[indent] Даже будучи приглашенным в дом, гость не снял плотно сидящих по руке перчаток и по этот самый момент продолжал оставаться в них, безразличный к предложению подать чаю или иного напитка. Миссис Шорли думала про себя, что лицо у господина приятное – могло бы быть, не имей оно столь сердитое и неприступное выражение. Взгляд его, застыв на одной точке, не двигался и не интересовался ничем больше, все попытки хозяйки дома, чувствующей себя по въевшимся под кожу привычкам обязанной развлекать посетителя, оставались без отклика. Даже когда мистер Шорли – проходя мимо и задержавшись, чтобы выказать любезность – рассказал шутку, над которой все смеялись, плотно сжатые тонкие губы на остром худом лице даже не дрогнули самыми уголками.
[indent] Чарльз Норрингтон – а это был он – совершенно не питал желания соблюдать поклоны учтивости и изображать из себя того гостя, о котором будут вспоминать с восхищением. К тому же он был раздосадован тем, что против всех договоренностей дражайшая леди, терзавшая  его печальными воздыханиями о этом самом месте пока он не сообразил предложить ей приобрести поместье, снова решила, что опоздать к осмотру – самое лучшее из всего, чем она может порадовать своего графа.

[lz]Чарльз Норрингтон, граф Фэнтон, уроженец американского Юга, родился в 1850 году; свидетель войны, наследник английского дядюшки, продавший свою свободу за золото. [/lz][status]граф[/status][nick]Charles Norrington[/nick][icon]https://d.radikal.ru/d21/2011/42/1792c72beb48.jpg[/icon]

[indent] Граф поднялся с места – едва холл в стороне наполнился постукиваниями самых разных тонов – и встретил долгожданное прибытие Симоны уже в полный рост и подошел к ней, любезно предлагая руку, чтобы сопроводить к дивану, где дама могла бы присесть для дальнейшего комфорта во время беседы. В сущности в этом не было необходимости, он мог позволить себе просто встать в приветствии и после опуститься на место, в этом не было бы нарушения приличий. Если следовать лишь букве формальности, статус его имени многократно превышал положение – сомнительное – Симоны, которая в кругах особо высокомерных сочлась бы дамой не иначе как эскорта. Самое презабаваное состояло в том, что от этого постыдно шаткого положения госпоже было предложено избавиться, но она – с свойственным ей презрением – беспощадно отвергла этот шанс, чем привела графа в дикую ярость. Чтобы осознать масштаб его негодования, довольно лишь пометить, что в тот же день Фэнтон отбыл в Америку и несколько месяцев не изволил появиться на острове. Привкус торжества мог бы от всего того ощутиться на языке, если бы Чарльз имел основания полагать о наличии огорчения или даже беспокойства у мадемуазель – легко вычеркнувшей из знания, доступного умам общественности, оба свои вдовства – Ринальди, но в чем он никогда бы не усомнился, так это в их отсутствии. Вкус был горек.
- Позвольте вам представить мадемуазель Ринальди, - уже прикоснувшись к её руке и развернувшись корпусом к хозяйке дома, монотонным невдохновлённым голосом произнес Норрингтон, - мадемуазель, перед вами достопочтенная миссис Шорли, - сопроводив даму и позволив ей с удобством устроиться на небольшом диване, заняв юбками большую часть потертого в обивке сидения, граф – не мудрствуя – присел рядом самым безопасным для красных складок образом на подлокотник, одну ногу сделав на весу, второй упираясь в пол, чтобы сохранить наилучший баланс и снизить нагрузку на не внушающую большого доверия древесину. – Кажется, мы прервались на намерении осмотреть дом, если вам будет угодно, - он пояснил это совершенно исключительно для Симоны, смерив её сверху самым придирчивым взглядом.
[indent] Нет – вне всякого сомнения – этим днем она была столь же обворожительна как и всегда, если не подметить присутствующую вульгарность платья. Совершенно возмутительно открытое декольте почти полностью выставляло на обозрение грудь, меха вокруг придавали оттенок пошлости, и Чарльзу вдруг нестерпимо сильно захотелось узнать, какого дьявола итальянка, всегда демонстрировавшая утонченный вкус, разоделась как бордельная маман. Рука тянулась – вместо равнодушного положения упора в спинку – взять край этого роскошного меха и замотать Симону в него таким образом, чтобы из всего что выше линии талии, виднелись лишь руки, глаза и кудри.
[indent] По мнению Чарльза – неплохо представляющего себе положение дел в отрасли недвижимости, в том числе Лондона – этот старый дом не стоил даже половины тех денег, какие желали получить Шорли. Даже страдающему полным отсутствием ума заметно убогое и обшарпанное состояние особняка, вызванное недобросовестным отсутствием вложений. Его собственный фамильный дом на Юге напоминал жирную черную пиявку, присосавшуюся из совершенно символической пользы напрямую к кошельку и вытягивающую оттуда средства постоянно и без сознания меры. Такова участь старых строений – ремонт в них следует производить всегда своевременно по мере возникновения необходимости и никогда не откладывать, иначе крепкое изначально здание придет в упадок, реставрация которого будет стоить дороже, чем постройка нового. Он давно приказал бы снести дом в Роще и отстроить новый, если бы не истерика матери, сентиментально желающей доживать свой век в тех стенах, в которых прошла её жизнь. Лангефорд был графу не нужен даже с всей его исторической ценностью и Чарльз не понимал, для чего Симона вцепилась в эту развалину с такой неистовостью. Оставалась надежда на то, что рассмотрев дом ближе, она передумает.
- А вам угодно? – спустя секунду паузы с нажимом повторил граф, не моргая глядя на итальянку в раздражающем взор красном платье.
[nick]Charles Norrington[/nick][status]граф[/status][icon]https://d.radikal.ru/d21/2011/42/1792c72beb48.jpg[/icon][lz]Чарльз Норрингтон, граф Фэнтон, уроженец американского Юга, родился в 1850 году; свидетель войны, наследник английского дядюшки, продавший свою свободу за фунты стерлингов. [/lz]

[indent] Воспитание шлифует первоначальную эксклюзивную форму, сотворенную природой для каждой души отдельно, и превращает бесподобное творение господа в замученное и подавленное пороком заточения истинных чувств и порывов существо. Чарльз Норрингтон был рожден в семье, ослепленной былым величием, опьяненной славой предков, и его участь в шлифовке была предопределена. Незазорно было наказывать и даже бить детей, приучая их к жестким правилам, надлежащим к соблюдению. Незазорно было обделять их участием, добротой и лаской, чтобы приучить быть сдержанными – только так полагается воспитанному джентльмену, как и леди. Импульсивность и страстность в открытом проявлении – удел бедняков, не способных постичь истинные ценности человеческой морали.
[indent] Граф Фентон был воспитан таким образом, что – от рождения открытый и эмоциональный – во избежание наказания по причине огорчения родителей его непослушанием выстроил между собой настоящим и миром высокую и толстую стену. Даже в общении с сестрой в те годы, когда они еще жили в поместье на Юге, он всегда был вежлив, но сдержан. Но он горячо любил Эдну и её своевольный удар по их планам в угоду чувству к постороннему мужчине ударили по его сердцу больнее, чем было ей позволено увидеть.  Он нежно был привязан и к матушке, но – уступая её просьбам – оставался при том отстраненным и всегда невозмутимым, кроме тех моментов, когда леди Норрингтон наступала на особенно больную мозоль двумя ногами.
[indent] Главной такой мозолью – о чем было известно настолько немногим, что почти никому – была в настоящее – и некоторым образом прошедшее – время Симона Ринальди. Чарльз терпеть не мог подчиняться, но ей уступал снова и снова с завидной регулярностью и оттого все больше свирепея, начинал выплескивать негодование в форме ответной жестокости в тех формах, где имел власть, - и все равно уступал после снова.
[indent] В глубине души он не мечтал о власти и покорности женщины под тиранией его воли, лишь питал нежнейшие надежды о воплощении желания прекратить эти бессмысленные сражения, жить честно и – не таясь – открыто в каком-нибудь приятном им обоим – пусть даже чертовом Лангефорде! – доме в взаимном доверии, уважении и хотя бы искренней привязанности, если уж ждать от Симоны любви было вопиющей наглостью перед всеми богами. Ему хотелось лишь покоя, от штормовых волн душа устала и утомилась, но – вопреки всем своим порывам – Норрингтон никак не мог отыскать нужных способов донести свои стремления до Ринальди, не исказив их по пути.  Симона ловко сбивала его с проторенной дорожки сдержанности, но – неспособный из-за вбитых в голову правил открыться эмоционально в хорошем смысле –  он  ступал на неверную почву. Совершенно невозможно было завидное постоянство исхода подобного, в котором выпустить наружу Чарльз мог только своих демонов, вспылив и обозлившись.  Он ненавидел себя за это – но сделать не мог ничего.
- Разумная оценка разумной женщины, - с высоту своего насестра иронично подал голос Норрингтон. Его взгляд был перенаправлен с созерцания – на смеси вожделения и злости – декольте и плеч итальянки на хозяйку особняка и в том взгляде таился только холод.  Граф не питал ни тени сострадания, хотя не раз был знаком с этим чувством, пусть многие его знакомые клялись бы на кресте, что Фентон и способность сопереживать – не сочетаемое никогда.  – Что же ответите на это, мадам? Имеет ли смысл нам дальше вести беседу или на этом камне преткновения наше знакомство окажется оконченным по причине отсутствия обоюдных перспектив? – тонкие губы улыбнулись ровно настолько, чтобы отдать дань вежливости и ни миллиметром больше.
[indent] В сущности выставленная цена – на самом деле – не смущала Норрингтона. Если Симона так неистово желала обладать поместьем, его цена могла быть в десять раз выше и все равно не остановила бы графа от приобретения. Не имея возможности иначе выразить свои чувства, он пытался достучаться до неё  через открытую готовность угождать порывам её души, чего бы те не стоили.
Лишь бы наконец быть услышанным без слов. Лишь бы – быть понятым хотя бы раз правильно.
[nick]Charles Norrington[/nick][status]граф[/status][icon]https://d.radikal.ru/d21/2011/42/1792c72beb48.jpg[/icon][lz]Чарльз Норрингтон, граф Фэнтон, уроженец американского Юга, родился в 1850 году; свидетель войны, наследник английского дядюшки, продавший свою свободу за фунты стерлингов. [/lz]